– Эта карта точная? – спросил я. Он кивнул:
– Она составлена на основании объединенных данных, которые получили владельцы Боталлека, Уил-Гарт и Кам-Лаки в тысяча девятьсот десятом году, когда все три шахты работали и приносили доход. – Старик вздохнул и свернул карту в рулон. – Я рад, что ты понимаешь. Мне здесь не с кем об этом поговорить. Как жаль, что ты не мой сын. – Он начал шагать по комнате, теребя пальцами бороду. – Я должен его остановить. Нельзя ему позволить затопить Мермейд. Если он это сделает, на разработку залежи понадобятся огромные деньги. – Внезапно он обернулся ко мне. – Мой сын, наверное, имеет на тебя что-нибудь компрометирующее. На каждого, кто здесь работает, у него что-нибудь да есть. Но ведь ты можешь отсюда уехать, правда? Я дам тебе на пятьдесят фунтов больше, чем предлагает он. Сколько тебе надо? – Старик говорил горячо и нетерпеливо. И просто невероятно, по-детски доверчиво.
– Но ведь он просто найдет другого шахтера, – сказал я.
– Нет, – сказал он. – Нет, это не так-то просто. Он уже целый год искал и никак не мог найти… никого подходящего. К. тому же ему скоро наскучит это дело с контрабандой спиртного – ему ведь нужны не столько деньги, сколько риск, опасности, преодоление трудностей. И тогда он уедет, оставит меня в покое, и я смогу разрабатывать Мермейд. Послушай, я дам тебе пятьдесят фунтов сверх того, что обещает он, а потом, когда начнутся работы, ты вернешься, и мы сделаем тебя штейгером. Начнем с малого и будем постепенно расширять объем работ. Деньги на расширение получим от реализации руды, которую будем добывать. Начнем с нуля и построим самую грандиозную шахту в истории Корнуолла.
В его глазах появилось какое-то отрешенное выражение. Он витал в каком-то волшебном, фантастическом мире, который сам для себя создал. Вот он, настоящий корнуоллский мечтатель-предприниматель, подумал я, именно о таких людях рассказывал мне отец; они начинали на пустом месте, а потом строили, строили и строили. Он чуть было не заразил и меня, а ведь я немало повидал шахт на своем веку: и в Скалистых горах, и в Малайе.
– Ну и как? – спросил он. – Что ты на это скажешь, мой мальчик? – От волнения его корнуоллский акцент стал еще более заметным.
– Я скажу вам об этом завтра, сэр, – ответил я, подумав о том, что это может быть выходом из положения. Если у меня будут деньги, я наверняка смогу выбраться из страны еще до того, как капитан Менэк пустит по моим следам полицию. Я не доверял этому капитану Менэку. Да и вся эта его контора не внушала никакого доверия. Полиция уже пронюхала про их бизнес и, конечно, не замедлит устроить облаву. Это только вопрос времени.
– Вы могли бы заплатить мне наличными? – спросил я.
Он кивнул:
– У меня отложена небольшая сумма. Сколько вы хотите?
– Он должен мне сто сорок пять фунтов, это мои собственные деньги, которые у меня украл Малиган. А за работу он мне положил двадцать фунтов в неделю плюс пятьдесят премиальных по окончании работы. Скажем, двести пятьдесят.
– Отлично. – Он протянул мне руку. – Это очень любезно с твоей стороны, мой мальчик. Я этого не забуду. Дай мне знать, куда ты двинешься и где тебя искать. Как только я начну действовать, я тебе сообщу, и, если тебе нужна будет работа, можешь приехать. Место тебе будет обеспечено, я обещаю.
На этом мы расстались. Он продолжал стоять у камина, держа в руке кусок руды, склонив в раздумье свою прекрасную голову, словно весь смысл его существования был сосредоточен в этом куске оловянной руды. Мне вспоминался лихорадочный блеск в его глазах, когда он рассказывал мне, как ему удалось добиться полного контроля нал этой шахтой. Ужасная и в то же время жалкая фигура!
Сырым холодным коридором я прошел на кухню. Девушка была там, она сидела у очага, склонив голову на руки. На ее обнаженные руки ложились красноватые отблески пламени. Старуха варила овсянку. Девушка смотрела на меня с секунду, чуть приоткрыв рот. Потом поднялась с места и быстро пошла в кладовку, словно ей нужно было срочно что-то сделать. Я окликнул ее. Она остановилась, нервно поглядывая на меня, как будто что-то такое во мне властно ее притягивало.
– Ты не покажешь мне мою комнату? – сказал я.
– Нет. – Ее голос звучал резко и отрывисто. Затем, словно извиняясь за резкость, она добавила: – Мне нужно посмотреть, как там молоко. В такую грозу оно может скиснуть. – Она обернулась к старушке, которая в этот момент перестала помешивать кашу: – Миссис Брайнд, проводите мистера О'Доннела в… в комнату в мансарде.
Это легкое замешательство, сам не знаю почему, меня немного встревожило.
Пергаментное лицо старушки сморщилось в улыбке.
– Сама проводишь, – сказала она, а потом взглянула на меня, и я заметил в се глазах какое-то странное выражение. Мне трудно было его определить, ясно было только одно: ничего приятного в нем не было.
Девушка колебалась. Я на нее не смотрел, однако чувствовал, что она вся дрожит, словно лошадь, которая боится сделать прыжок.
– Ну ладно, – сказала она, – я вас провожу. – Она взяла лампу и пошла впереди меня но коридору, оставив старуху варить кашу.
По лестнице она поднималась медленно, словно неохотно. По стене лестничной клетки нелепо прыгала ее тень, отбрасываемая светом лампы. Ветер стучал в окно на верхней площадке лестницы. Мы прошли по узкой лестничной площадке, где со стен сыпалась штукатурка, и снова стали подниматься по лестнице, теперь уже узкой и без ковра. Она вела к двери, в которой было проделано маленькое окошечко, забранное решеткой, – настоящий глазок в тюремной камере. Девушка стояла, нерешительно глядя на меня, словно собираясь мне что-то сказать. Она слегка приподняла свою лампу. Мне показалось, что она это сделала, чтобы получше меня рассмотреть. Затем быстро повернулась и открыла дверь.
Эта комната, полупустая, с голыми стенами и почти без мебели, находилась под самой крышей. Над головой по черепице стучал дождь, в трубе завывал ветер. Незанавешенное окно было забрано крепкой железной решеткой. Девушка зажгла свечу, стоявшую на умывальнике.
– Теперь я вас оставлю, – сказала она. Однако на полпути к двери она резко остановилась. Снова я заметил, что она вся дрожит. Казалось, она силится что-то сказать. Лампа отбрасывала яркий свет на ее испуганные, несчастные глаза. Наконец она не выдержала и заговорила: – Вас ведь зовут Прайс, Джим Прайс, разве не так?
Меня поразило то, как она это сказала, каким тоном. Дело не только в том, что голос ее срывался; в нем чувствовался страх, а также ненависть, – словом, он был ужасен. – А вашего отца звали Роберт Прайс, да?
Я кивнул.
– Он… он жив?
– Нет, – ответил я.
Она, казалось, задрожала еще сильнее. Потом вдруг повернулась и, не закрыв за собой дверь, быстро побежала вниз по лестнице, словно боясь оглянуться назад. Я слышал, как ее торопливые шаги замолкли где-то внизу.
Я медленно подошел к кровати, недоумевая, каким образом она узнала мое имя. В течение какого-то времени я не мог думать ни о чем другом – эта девушка и се странное поведение вытеснили из головы все остальное. Но потом я понемногу осмотрелся в этой странной комнате. В то время я не мог понять, чем она привлекла мое внимание. Теперь-то я, конечно, знаю. Это была такая жалкая тесная комнатушка, голая и безрадостная. И эти решетки – на окне и на маленьком оконце в двери. Действительно, очень похоже на тюремную камеру.
Я улегся на кровать и, несмотря на усталость, долго лежал при свете, не гася свечу. Но и погасив ее, все равно не мог заснуть. Я лежал в темноте, прислушиваясь к шуму бури и раздумывая над странными событиями минувшего дня. Ветер иногда затихал, чуть подвывая под карнизом, а потом вдруг бешено набрасывался на лом, с яростью ударяя в стены, так что они сотрясались до самого основания. Он швырял в зарешеченное окошко целые потоки воды, выл и бушевал, а дождь стучал по стеклу, словно в него пригоршнями бросали гравий. А потом он снова затихал, чуть слышно поскуливая, и тогда можно было расслышать грохот мощных волн, которые бились о гранитные скалы. Редкие вспышки далеких молний освещали комнату, а когда снова наступала темнота, слышались глухие раскаты грома, которые отодвигались все дальше в сторону Силлея.