– А почему вы не хотите послать туда Дэйва?
Менэк покачал головой.
– Дэйв не годится, – сказал он. – Он вор и мошенник, а мне нужен честный человек. Для Дэйва у меня другие планы. Я хочу наладить торговлю между Италией и Грецией. Малиган уже нашел для меня приличную шхуну нужного размера. Ее сейчас переоборудуют на Искье. Ну как? – спросил он. – Что ты на это скажешь? Это неплохое предложение.
– А что, если я откажусь? Он засмеялся.
– Нет, не откажешься, – сказал он и встал. – Итак, чем раньше мы приступим к делу, тем скорее ты уедешь отсюда и окажешься в безопасности. А я прослежу за тем, чтобы Малиган тебя по дороге не ограбил. Пойди и побрейся. Бритву найдешь у них в спальне. Когда закончишь, я буду у себя в кабинете.
Он ушел, а я остался сидеть, никуда не глядя и ни о чем не думая, – перед глазами у меня стояли бурые холмы Италии, се иссохшая земля. Господи, как мне надоели солнце, пыль и мухи! Я сидел и проклинал Малигана за то, что он украл деньги, которые были у меня в поясе. Если бы они были при мне, я ни за что не пошел бы к Таннеру. Я был бы уже на пути в Канаду. А уж в Канаде нашел бы пути, чтобы вернуть себе самоуважение.
Я встал и направился в спальню. Там над умывальником было зеркало. Я посмотрел на свое лицо. Вокруг глаз черные круги – и от усталости, и от волнения, на щеках двухдневная щетина – вид вполне злодейский. Я взял бритву и отправился на кухню за горячей водой. Девушка была там одна. Она беспокойно огляделась, словно искала дверь, чтобы сбежать. Потом ее взгляд остановился на мне, и она, словно привороженная, не отрываясь смотрела на мое лицо.
– Что вам нужно? – спросила она.
– Горячей воды, – ответил я, и она тут же с облегчением вздохнула. Когда она набирала воду из горячего крана, я спросил: – Почему мою мать держали за решеткой в той комнате? – Девушка не ответила, и я повторил свой вопрос. – Они считали ее сумасшедшей?
Она протянула мне кувшин, глядя прямо на меня, однако из-за клубов пара я не видел ее лица и глаз.
– Это правда? – настаивал я.
– Прошу вас, – едва слышно проговорила она. Я взял кувшин и поставил его на стол.
– Это из-за того… из-за того, что случилось с твоей матерью? – спросил я.
Она повернулась, словно желая выбежать из комнаты, но я схватил ее за плечи.
– Это правда? – повторил я. Я чувствовал, что она вся дрожит, совершенно так же, как это было, когда она пришла ко мне в комнату. – Это правда? – Мои пальцы впивались ей в плечо. Она вскрикнула, но мне было безразлично. Я должен был узнать.
Она медленно кивнула.
– Как все это было? – крикнул я. – Скажи, как это было? – Я продолжал сжимать ее плечо, и она стала вырываться.
В этот момент дверь отворилась, и в комнату вошла старуха. Я отпустил Кити и взял кувшин. Старуха усмехалась. Я вернулся в помещение для мужчин.
Соскребая со щек щетину, я снова стал думать о матери. И вдруг понял, что мне просто необходимо узнать правду о том, что произошло в те предвоенные годы, когда была убита мать Кити, а мою мать заперли в этой ужасной комнате в мансарде.
Я кончил бриться и прошел через двор к парадной двери. Когда я вошел в кабинет к капитану Менэку, дверца сейфа была открыта и он бросал в огонь какие-то бумаги.
– Одну минутку, Прайс, – сказал он. – Просто навожу порядок… на всякий случай. – На губах его мелькнула улыбка – улыбка заговорщика. Я был совершенно уверен, что вся эта ситуация доставляет ему удовольствие. – Налей себе и выпей, – сказал он. На столе возле него стоял бокал с коньяком. Он придвинул ко мне бутылку с итальянским ярлыком. – Жалко выбрасывать, – добавил он, – но здесь ничего нельзя оставлять. Возьми бокал вон там, на камине.
Я налил себе и выпил, думая все время о девушке, об этом доме и обо всей этой невероятной ситуации, в то время как Менэк занимался своим сейфом. Я заметил одну интересную подробность: пачка денег, от которой он отсчитывал купюры, когда платил Малигану, исчезла. В сейфе вообще не было денег, исчезли даже мои сто сорок пять фунтов.
Наконец он выпрямился и закрыл сейф.
– О'кей, – сказал он.
Мы прикончили бутылку и вышли, сразу же окунувшись в густой туман. Выходя из дома, я оглянулся через плечо. Окошечко, забранное железной решеткой, в темнеющей сквозь белесый туман раме, казалось, следило за нами. А в окне нижнего этажа я заметил лицо старика, который смотрел нам вслед, прижавшись к оконному стеклу. Это было страшное, донельзя напряженное лицо. Глядя на него, я понял, что мы вместе с его сыном намереваемся разрушить то, чему он отдал тридцать лет своей жизни. Он предлагал мне двести пятьдесят фунтов только за то, чтобы я отсюда убрался.
Дом как будто бы отступил, оставив лишь призрачные очертания, а потом окончательно исчез, поглощенный туманом. Казалось, что вообще не было никакого дома, что все это мне приснилось в кошмарном сне. Воздух был неподвижный, тяжелый и холодный. Сквозь глухое бормотание моря, бурлящего у прибрежных скал, слышался отдаленный стон сирены со стороны маяка Пендин-Уоч, расположенного к северу от нас.
Капитан Менэк шел впереди по скользкой тропинке, где ползали черные улитки и торчали тощие высокие стебли папоротника, пробившиеся сквозь каменный мусор. Мы миновали старое машинное отделение – его полуразрушенная труба упирала свой кирпичный палец в белесые клубы тумана; затем прошли мимо арки – это было все, что осталось от компрессорной, – спотыкаясь о ржавеющее железо, могилы некогда работавших механизмов. Потом шли старые забои, окруженные каменными стенками, и обширные бетонные чаны, полуразрушенные морозом, в которых промывалась руда. Туман рассеивался, по мере того как мы поднимались на вершину холма. Из белесого он сделался золотистым. Между нами и солнцем оставалась лишь прозрачная вуаль влаги. Его радужное сияние слепило глаза.
Мы вышли на каменистую дорогу. Шины тяжелых грузовиков оставили глубокие колеи в тех местах, где глинистый грунт не был защищен обломками камня. Дорога привела нас к беспорядочному скоплению каменных сараев под железными крышами. Менэк вошел в ближайший из них. В углу стоял небольшой станок для заточки буров. Он взял комбинезон и протянул его мне.
– Примерь, – велел он. – Ты ведь того же роста, что и мой отец. А вот его резиновые сапоги. Они тебе понадобятся. В шахте полно воды.
Вся одежда мне оказалась впору, и, когда мы облачились в комбинезоны и сапоги, надели шахтерские каски и заправили каждый свою лампу, он повел меня к самому большому сараю, в котором находился подъемник.
Туда вели широкие ворота, и видны были следы грузовиков, подходившие к самому подъемнику.
– Мы подгоняем грузовики задом, чтобы не было видно, что мы на них грузим, – объяснил Менэк. Мне кажется, ему доставляло удовольствие демонстрировать постороннему человеку, как у него все работает.
Клети на месте не было. Менэк позвонил.
– Если никто не ответит, это означает, что клеть не занята, – говорил он. – Если пользуешься клетью и кто-нибудь позвонит, нужно дать ответный звонок. Там, внутри клети, есть кнопка.
Ответа не звонок не последовало, и он потянул к себе длинный рычаг. Глубоко внизу, в шахте, я услышал звук льющейся воды и через несколько секунд – тарахтение бадьи, которая поднималась наверх.
– Не слишком-то устойчивая конструкция, – сказал он. – Она работает с помощью водяного колеса. Потяни рычаг в эту сторону, и клеть идет наверх; потяни в другую, и она пойдет вниз. Совсем как у Робинзона. Однако работает. Отец не желает ею пользоваться. Предпочитает лестницу. Клеть двигается медленно, но у нее большая мощность, а нам именно это и нужно, принимая во внимание грузы, которые нужно поднимать.
– А откуда берется вода, которая приводит механизм в движение? – спросил я.
– Из Кам-Лаки. В ней полно воды. В отличие от Уил-Гарт эта шахта глухая, выхода к морю у нее нет.
– Но ведь это же опасно, когда у тебя над головой такое, разве нет?
Менэк пожал плечами и усмехнулся. Может быть, он получал известное удовольствие, нечто вроде допинга, оттого что рядом с ним находится затопленная шахта – миллионы тонн воды над самой его головой. Впрочем, он ведь не шахтер. В этой толще, где выработки лепились одна к другой, словно соты, откуда ему было знать, какой толщины слой отделяет его от волы, наполняющей Кам-Лаки? При этой мысли кровь стыла в жилах.