Придя в себя, я обнаружил, что пистолет, который был у меня в руке, куда-то исчез. И тут я услышал:
– Надеюсь, я не причинил вам боли.
Это был голос, который я слышал на операционном столе, и я закричал.
– Ага, так ты и теперь испугался.
Я открыл глаза и увидел лицо доктора. Его характерные тонкие губы были растянуты в улыбке. Мне был виден язык, облизывающий губы, и острые, желтые от табака зубы. Его глаза сверкали, как горящие угли.
– Не надо меня оперировать, – услышал я собственный голос. – Пожалуйста, не надо.
Он засмеялся, и тут я увидел, что он без усов. Это было лицо Ширера, но садистское выражение глаз осталось. Теперь в голове у меня прояснилось, и я понял, что нахожусь в Санто-Франциско и что это Сансевино склонился надо мной. Фонарик был включен, и его лицо исчезало в неверном свете. В руке у него был мой пистолет, и он смеялся ужасно напряженным, неприятным смехом.
– Ну, теперь, мой друг, может быть, ВЫ будете столь любезны, что позволите осмотреть вашу прекрасную новую ногу. – Он начал стягивать с меня брюки.
Я быстро принял сидячее положение. Тогда он ударил меня фонариком по лицу, так что я не удержался и упал в кучу пепла. Я почувствовал, как из разбитой тубы потекла кровь, заливая мне лицо. Тем временем он все-таки стянул с меня брюки и теперь хлопотал над застежками моего протеза. Удар по голове ошеломил меня, слишком ошеломил, чтобы я мог двигаться.
– Не бойтесь, – сказал он, – я не буду вас оперировать. Смотрите, это застежки, всего лишь кожаные застежки.
Я слышал только отзвук его слов, потому что моя голова была занята совершенно другими мыслями. Меня обуял смертельный страх, я пытался побороть его, собрать все свое мужество и что-нибудь придумать, но ни о чем другом думать не мог, как только об этих проклятых руках, отстегивающих мой протез.
– Ну вот, видите, это было совсем не больно, – сказал он, показывая мне протез.
Я приподнялся и сел. Он отошел от меня. Металл протеза отливал красноватым блеском. Все это выглядело совершенно чудовищно, как будто он держал в руках мою живую ногу, отторгнутую от тела и залитую кровью. Он включил фонарик и улыбнулся:
– Теперь вы можете делать все, что угодно, мистер Фаррел. Только вот не сможете сдвинуться с места. – Это был голос Ширера, но тут же он опять превратился и доктора. – Неплохую работу ведь я проделал в свое время. Культя зажила прекрасно.
Я обругал его всеми нецензурными словами, которые знал, пытаясь побороть свой страх. Но он только смеялся, сверкая зубами. Потом оторвал от протеза мягкую обертку и заглянул внутрь. А когда обнаружил мешочек из мягкой кожи и клеенчатый пакет, радостно вскрикнул. Он развязал мешочек и заглянул внутрь. Глаза его загорелись от алчности.
– Тучек сказал правду. Прекрасно!
– Что ты с ним сделал?
Он посмотрел на меня и улыбнулся своей дьявольской улыбкой:
– Можешь не беспокоиться о нем. Я не причинил ему вреда… особого. Он в полном порядке. И Максвелл, И прекрасная графиня тоже. Глупый американец тоже в порядке. – Он усмехнулся. – Он приехал из Питтсбурга, из моего родного города, посмотреть на извержение Везувия. Теперь он получит грандиозное зрелище. Надеюсь, ему понравится. – Сансевино злобно ухмыльнулся.
– Что ты с ними сделал?
– Ничего, друг мой. Я только предоставил им возможность полюбоваться извержением, вот и все. Тебе разве не хочется увидеть, как эту деревню затопит лава? Видишь эти дома? – Он кивнул в сторону крыш. – Эта деревня появилась, когда Рим был великим гордом. А пройдет совсем немного времени, и она исчезнет с лица земли. И ты вместе с ней, друг мой.
Он завязал кожаный мешочек и сунул его в карман. Потом подобрал клеенчатый пакет, подошел ко мне, и я понял, что мне следует сделать. Я сунул руку в карман и достал провод от мотора.
– Это то, что тебе нужно? – спросил я.
– Ага, – ответил он. – Хочешь поторговаться? .
– Нет, – ответил я. – Я не вступаю в переговоры с убийцами ироде тебя. Можешь попытаться выбраться отсюда пешком.
Я приподнялся на локте и швырнул провод как можно дальше. Он бросился за ним, но не успел и замер на краю крыши, глядя в черный пропал. Потом вне себя от ярости подскочил ко мне и изо всех сил лягнул меня ногой, ударив прямо по культе, не переставая при этом исторгать потоки итальянской брани. Физическая боль от наносимых им ударов отзывалась ударами по моему сознанию. Потом он вдруг схватил протез и швырнул его вслед за злополучным проводом. Я увидел красный блеск металла у края крыши и почувствовал, как меня охватывает страх. Было, конечно, глупо впадать в отчаяние по поводу потери куска металла, но без протеза я был совершенно беспомощен. И Сансевино знал это.
– Теперь попробуй выбраться отсюда на своем обрубке.
Он посмотрел на зарево, потом повернулся и еще раз лягнул меня с яростью человека, боящегося смерти. Я непроизвольно повернулся на другой бок и получил еще удар – по бедру. Больше он не стал меня бить, наклонился и обыскал мои карманы.
– Что ты сделал с другим?
– Сделал с чем? – спросил я.
– С другим проводом, дурак.
– У меня его нет, – проговорил я сквозь зубы. – Он у Максвелла. – Я надеялся, что эта ложь заставит его вернуться к остальным своим заложникам и они получат шанс на спасение.
Вулкан опять вспыхнул. Сансевино бросился к люку и исчез. Я услышал, как щелкнула задвижка, и я остался один.
В этот момент я не испытывал страха, а только радовался его исчезновению. Страх пришел позже, с рассветом; с потоками лавы, пожирающей дома один за другим, и жаром, обжигающим мое тело.
После ухода Сансевино я отполз под прикрытие люка. На каменную крышу обрушивались лавины камней, вздымая облака пыли. Когда этот каменный дождь прекратился, я начал обследовать свою тюрьму на крыше.
Это была площадка футов пятьдесят на тридцать, окруженная каменным барьером в фут высотой. Крыша одной стороной была обращена к улице, а с другой, той, откуда я швырнул провод, был сад, густо засыпанный пеплом. Посредине его я увидел тусклый блеск моего протеза. От соседних домов этот дом отделяли узкие проходы шириной около пяти футов. О том, чтобы проникнуть в сад через такой проход, я без протеза не мог и мечтать, да и в дом я мог попасть с крыши только через люк по лестнице. Если бы была хоть какая-нибудь веревка или палка, которой можно было бы воспользоваться как костылем, я не чувствовал бы себя столь беспомощным. Но ничего подобного здесь не было, только голая площадка, огороженная барьером, и запертая дверь, ведущая и дом. У меня не было ни ножа, ни чего-либо другого, чем можно было бы попробовать открыть дверь.
Я был совершенно беспомощен. Оставалось только надеяться, что Хильда найдет остальных и они придут мне на помощь. Я даже на всякий случай окликал их. В отличие от них, я не был заточен в помещении и мог отсюда видеть, что происходит вокруг. Сверху падала пемза, и я решил с ее помощью попробовать справиться с дверью. Я понимал, что это бесполезная затея, но мне необходимо было чем-то занять себя, чтобы не сойти с ума. Я заметил, что дома стали рушиться все чаще и чаще, с интервалом в каких-нибудь десять минут. Это означало, что до меня лава доберется примерно через час с четвертью.
Я трудился над дверью около получаса. Потом, совершенно измученный и мокрый от пота, вынужден был прекратить свои попытки. Жар, исходящий от лавы, становился невыносимым, нога причиняла мучительную боль. Я соскреб пемзой примерно четверть дюйма, дальнейшие усилия в этом направлении были бессмысленны. Дверь люка была из очень крепкого дерева толщиной не менее дюйма. У меня не было ни единого шанса успеть. Начинался рассвет. Я вытер пот со лба и отполз от люка, чтобы взглянуть на вулкан. Зарево над кратером стало меньше, и в его мертвенно-бледном холодном свете я увидел плотную пелену, затянувшую все небо, – черную тучу. Потоки лавы стали менее интенсивными.
Культя моя болела в том месте, куда меня ударил Сансевино. Голова готова была лопнуть, губы потрескались и распухли. Я задрал штанину и увидел, что рана кровоточит и покрыта пылью и пеплом. Я, как мог, очистил ее носовым платком и им же перевязал. Лава неумолимо надвигалась на меня.