Какой бесстрашный сын Отечества бросился на врага с этим музейным оружием? Мы не знаем. Но мы должны ему поклониться в ноги. А не юродствовать по поводу «одной винтовки на троих».
Попытайтесь догадаться (чур, не заглядывать в сноску!), о какой стране идет речь. Итак: «Для обороны… не было орудий, зенитной артиллерии и, прежде всего, танков. Легкое оружие, которым располагала армия, если не считать легкого пулемета… было устаревшим, но и его не хватало. Ополчение, состоявшее из бывших военных и штатских, вооружалось в силу необходимости берданками и заостренными железными прутами из ограждений парков. Пошли в ход даже исторические алебарды из музеев и родовых имений, как оружие, удобное для ближнего боя….» [72].
Да, правильно, — это про Англию. Это из книги чехословацкого офицера, который оказался на Британских островах во Вторую мировую. Чех с восхищением пишет: «Все, что служило обороне, англичане принимали с величайшей серьезностью. Они героически сражались бы всеми средствами, какие оказались бы у них под рукой, умирали бы тысячами под ударами агрессора, но не сдались бы. Единственное, что они могли противопоставить для отпора врагу, были их воля и отвага. Несокрушимая воля к сопротивлению!». Англичане об этом говорят с гордостью. А наш родной Хрущев про такие же пики говорит с насмешкой, издевательски. И это при том, что немцы так и не ступили на берег туманного Альбиона. Все восторги по поводу героизма англичан имеют сослагательное наклонение. Так и сами чехи сейчас говорят: уж мы задали бы немцам трепку, если бы нас в 1938-м не предали собственные политики.
А наши рабочие, студенты, преподаватели и, прежде всего, — солдаты встретили врага лицом к лицу. И разгромили. Едва ли они смогли бы это сделать с одной винтовкой на троих. Или с черенками от лопат — по фильму Михалкова «Утомленные солнцем — 3». Но когда было надо, в ход шли и пики, и полуметровые штыки фузей или музейные сабли.
Вообще, когда говорят об ополченцах как о пушечном мясе, я всегда вспоминаю историю, которую рассказывал в 2009-м директор Волгоградского тракторного завода. Немцы ведь шли на Сталинград с юга — и вдруг, совершенно неожиданно — прорвались на окраины города. До Волги — буквально километр. Но у них на пути оказался Сталинградский тракторный. И рабочий батальон этого завода — работяги в черных промасленных спецовках. С винтовками. А регулярных войск — нет. Не подошли. Ну, не ждали здесь прорыва.
Так вот, глядя в бинокли на залегших в неких полубаррикадах рабочих, немцы решили, что эти странные с разукрашенными (маслом и гарью) лицами Рэмбо в черном, видимо, русская морская пехота. Остановились, запросили подкрепление — «черную смерть» после Севастополя они боялись. Так было выиграно несколько драгоценных часов. Тем временем подошли наши армейские части — и Сталинградский тракторный превратился в еще одну Нерушимую стену, преодолеть которую гитлеровцы так и не смогли. Скептики скажут, что заслуги самих рабочих в этом не было. Счастливая случайность. Ну а кто тогда был в этих черных цепочках на пути гитлеровских войск? С одними винтовками в мозолистых, никогда раньше не державших оружия заскорузлых ладонях, а? Вот бы самих этих либеральных писак туда, на Волгу, осенью 42-го…
3.9. Как Сталину дали прострацию
Итак, первым о прострации Сталина заговорил Хрущев. Сам он в Москве в те дни не присутствовал, но у него был надежный информатор — Берия. Правда, Берию он к тому времени расстрелял. Но это только повышало надежность источника: опровергнуть Лаврентий Палыч уже ничего не мог. Особенно убедительно о моральной подавленности Сталина у Хрущева получилось в надиктованных мемуарах:
«Берия рассказал следующее: когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически». Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его про… Буквально так и выразился. Я, — говорит, — отказываюсь от руководства, — и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу» [73]. Дальше Берия якобы рассказывал, как члены Политбюро поехали следом — просить Кобу назад на царство — и он по лицу Сталина увидел, что тот очень испугался. По мнению Берии (в пересказе Хрущева), Сталин решил, что члены Политбюро пришли его арестовать. Его разубедили, и он в результате вернулся на работу в Кремль.