Германский вопрос, похоже, вообще сыграл роковую роль в жизни Берии. Ведь именно резкое расхождение позиций Берии с мнением членов Президиума ЦК КПСС по немецкой проблематике стало той последней соломинкой, переломившей хребет верблюда. «Берия, как и Сталин, при обсуждении германского вопроса предлагал не направлять курсна форсированное строительство социализма, а отказаться от всякого курса на социализм в ГДР и держать курс на буржуазную Германию», — возмущённо кричал второго июля 1953 года на пленуме ЦК КПСС председатель Совмина Георгий Маленков. «Для большинства из нас истинная политическая физиономия Берии определилась тогда, — вторил своему партайгеноссе Молотов, — когда в мае месяце мы приступили к обсуждению германского вопроса».
Между тем, исходил Берия из соображений сугубо прагматических. Соцстроительство в ГДР обойдётся Москве слишком дорого. Потому зондировал почву на предмет, как избавиться от этого балласта, сдав его Западу по хорошей цене. Тем паче, сами восточные немцы активно голосовали против социализма ногами. «В результате неправильной политики в ГДР, —признал Маленков на том же пленуме ЦК, —наделали много ошибок, среди немецкого населения имеет место огромное недовольство… Население из Восточной Германии стало бежать в Западную Германию. За последний период в Западную Германию убежало около 500 тысяч человек». Казалось, Берия предлагает самый оптимальный вариант решения проблемы, но сталинских наследников это буквально взбесило. «…Значит, надо отдать эти 18 миллионов немцев, завоёванных нашей кровью, — восклицал Молотов на пленуме. — Да кто же отдаст…».
Пока же его соратники по стае судили и рядили, ГДР охватили массовые забастовки. 17 июня Берлин запрудили свыше 150 тысяч демонстрантов: а лозунги экономические плавно трансформировались в политические: «Долой правительство!», «Долой Народную Полицию!», «Мы не хотим быть рабами!». Пошли погромы парткомов и полицейских участков… В этой ситуации Берия действовал предельно жёстко и решительно: приказал поднять дислоцированные в Германии советские оккупационные войска. Никакой нелогичности в этой позиции не было: одно дело, когда «хозяин» сам решает, как и на каких условиях, ему отпустить холопа, и совсем другое, когда этот холоп вдруг решает освободиться без соизволения!
Берлинское восстание советские войска подавили предельно жестоко, счёт убитых шёл на десятки, а может быть и сотни. Молотов об этой последней командировке Берии отзывался с нескрываемым пиететом: «Берия был в Берлине на подавлении восстания — он молодец в таких случаях. Допустим, чтобы немцы восстали против нас. Всё бы закачалось…».
Но закачался Берия: именно пока он был в ГДР, выпустив на время ключевые нити правления, заговор против него и оформился окончательно. Доказательств не нужно даже искать, они на поверхности. Достаточно перечитать выступления партийцев, от Молотова до Кагановича, опубликованные столько раз, что нет смысла их здесь подробно цитировать. Это даже не человеческая речь — а рев раненых динозавров, пораженных в самое уязвимое место. О чем бы ни зашла речь из многочисленных «прегрешений» Берии, дело, в конце концов, сводится к одному: он посягал на роль партии, мерзавец, наймит империализма, сифилитик, палач, белогвардеец! Он посягал на роль партии! Посягал! Посягал! Посягал!
Вот тото, что — посягал… Определенно выполняя пусть и не зафиксированную на бумаге, но, тем не менее, прекрасно ему известную волю Сталина. И как раз этого ему и не простили партийные пустословы и бездари, намеренные и далее, словно феодальные бароны, володеть страной со всеми потрохами… Руководить всем на свете, ни за что на свете не отвечая.
Возникает вопрос: отчего же проиграл Берия, наверняка располагавший немалым числом единомышленников, таких же управленцев, профессионалов реального дела, хозяйственников? Ответ, думается мне, несложен и легко вычисляется. Партийцы к этому времени уже оформились как каста, как отдельное сословие, прекрасно осознающее свои интересы, которые, быть может, можно назвать и «классовыми». Не зря же партийную номенклатуру многие именовали как раз «новым классом». Люди бериевского направления, сдается мне, как раз вовсе не ощущали себя некоей общностью, спаянной одними интересами, целями, направлением умов. Не чувствовали себя сословием. Они были — каждый по отдельности. Хрущев оказался выразителем интересов стаи, а вот Берия остался крупнейшим реформаторомодиночкой, а не вождем некоей силы.