— Я позволяю! — тихо ответила Мира, прижавшись к крепкой мужской груди, обвивая его крепкий стан руками. — Я позволяю тебе всё, что бы ты мог возжелать, приходя в мой дом! — тогда она приподнялась, слегка коснувшись кожей губ его щеки, нежно улыбнувшись, и мужчина, улыбнувшись в ответ, впился губами в её губы. И, крепко прижав к себе, поднял на руки, сделав пару шагов, и, словно уронив на кровать, забрался сверху, нависая, отодвинул прядь растрепанных, запутанных светлых волос, всосавшись губами в нежную гладкую кожу тонкой шеи, смакуя каждое прикосновение.
— Я схожу с ума от твоего запаха, от твоих кокетливых, наивных глаз! Я люблю тебя! — прошептал он, снова поцеловав её в губы.
— Постой, постой! — останавливала его Мира, нежно касаясь пальцами рук его лица, словно заставляя оторваться, больше не касаться её кожи. — Сперва скажи мне своё имя! Я хочу знать твоё имя! — шептала она, касаясь пальцами его губ, продолжающих бродить по бледной коже.
— Я рождён из земли и огня в те века, когда имена не имели значения. Я лишь дух, древний, сильный, жаждущий снова отведать человеческой крови, желающий завладеть наивной, невинной душой. — Шептал он ей на ухо, прижавшись своею щекой к её щеке. — Но тебе не надо бояться, я не причиню тебе вреда.
— Совсем имени нет? — еще тише произнесла Мира и, слегка улыбнувшись, обвила мужчину руками. — Теперь понятно, почему такие существа, как ты, живут вечно.
— Ну, это как посмотреть. — Улыбнулся он в ответ и, наконец, оторвавшись от её кожи, успокоился, присев на краю кровати, подогнув одну ногу под себя. — В мире нет ничего вечного, и всегда всему приходит конец рано или поздно. И мне тоже. Не знаю, когда и где она меня настигнет, но это случится обязательно.
— Но как-то ведь тебя называют другие, подобные тебе? — Мира подползла к нему и, обвивая, словно змейка, прилегла к нему на колени, вытянувшись и коснувшись руками его головы, погрузив пальцы в пряди густых, твердых, как проволока, волос, разглядывала узковатое лицо. Наполненные непонятным блеском почти стеклянные, как у кукол, пустые карие глаза. Его слегка расширяющиеся при дыхании ноздри. — Ты же не единственный такой на белом свете.
— Филин. — Ухмыльнулся мужчина, пожав плечами. — Этим существом я оборачиваюсь, чтобы скрыться от любопытных глаз. Слиться с лесом, раствориться в нём.
— Значит, филин! — улыбнулась в ответ Мира, крепче обняв мужчину. — Вот и имя тебе нашлось.
— А меня тут вдруг разобрало любопытство… — проговорил мужчина, приподняв женщину и усадив её поудобней к себе на колени. — Как ты назвала нашу дочь? Ведь ты уже дала ей имя?
— Ива. — На вдохе произнесла женщина, положив голову мужчине на плечо. — Под этим деревом она родилась.
— Ива. Красивое имя! Лесное и нежное. — Снова слегка улыбнулся мужчина и, взяв за руку Мирославу, поцеловал её ладонь. — Ты словно чувствовала её уникальность, особенность. — Тогда он отпустил её руку и, сняв с колен, поднялся с кровати, казалось, собрался уходить, но что-то, казалось, его еще держало, заставляя замереть на месте посередине комнаты.
Теперь Мирослава не боялась поднять на мужчину глаза, разглядеть как следует его стройную подтянутую фигуру, его немного сухое лицо, спадающие до плеч торчащие в разные стороны черные, изъеденные тонкими линиями седины волосы. — Филин. — Окликнула его Мира, заставив обернуться. — Не уходи… — протянула она, стыдливо опустив глаза. — Останься с нами. Со мной хоть на чуток.
— Ты правда этого хочешь? — удивлённо спросил мужчина, не двинувшись с места, на что женщина ответила кивком, почти незаметно подняв правый уголок рта.
Прошло восемь лет с тех пор, и с каждым годом Ива становилась всё больше похожа на свою мать. Те же ровные черты лица и тот же слегка задранный кверху носик и ясные, словно небо, голубые глаза. Вот только кудри волос наполнялись чернотой с легким отблеском белых, еле заметных прядей.
Она любила гулять в поле возле их с мамой домика и, собирая сухую поросль полевой травы, мастерила себе куколок и, играя в них, представляла себя взрослой, красивой и очень нужной кому-то, кроме её матери. Быть может, потому что ей было очень одиноко. Или, быть может, потому что её никто не замечал, а городские ребятишки в шутку называли её чучелом и не разрешали с ними играть. От чего она еще сильнее осознавала то понимание, что дано не каждому в её годы. И она уже не старалась бороться, понимая, что это бессмысленно. Что она — изгой.
— Ива, милая, ты что тут сидишь совсем одинокая? — проговорил Филин, приземлившись рядом с девочкой, полностью погрузившись в полевую высокую траву.