Возмездие пришло к поляку, когда тот возвращался в свой штаб. В хорошем расположении духа юноша ждал паромную переправу, чтобы добраться на другой берег. Народа тогда было очень много. Погрузившись, они отправились на противоположную сторону. Уже на середине реки польский партизан начал замечать, что у него мокрые сапоги. Они погружались в воду, началась паника.
- Скидывайте свое барахло, - потребовал Войцех. Он потянулся за вещами, лежавшими в середине парома, но его оттолкнул какой-то мужчина.
- Ей, не трогай. Свое «барахло» выкидывай. Приплыли уже. Не видишь что ли, - ответил ему мужик.
- Мне нечего выкидывать. Вы бы еще танк сюда затащили, - молодой поляк опять потянулся за вещами, чтобы выкинуть их в реку, но почувствовал удар в лицо. Не устояв на ногах, он упал в воду, после чего уже не всплыл. Люди, стоявшие на пароме не стали нырять в реку за неизвестным, поскольку знали, что она полна глубоких ям, моментально затягивающих своих жертв.
Тело Войцеха всплыло только через несколько дней. Его прибило к берегу в устье реки. Все это время я была вместе с ним в нагрудном кармане. Падальщики растаскивали тело молодого партизана по частям, разрывая на нем одежду. Вскоре я привлекла внимание старой сороки. Она увидела яркий блеск серебра под лучами полуденного солнца, когда прилетела отдохнуть на ближайшем дереве. Но донести меня до своего гнезда ей так и не удалось. Из клюва сороки я выпала в заросли густой травы, где, впрочем, пролежала недолго.
Очень скоро я почувствовала теплое касание человеческих рук. Это был советский солдат, нашедший меня в зарослях. Он только что выжил после обстрела, и решил, что я принесу ему удачу. Его преисполняли радость, восторг и чувства, доселе мне неизвестные - патриотизм и чувство долга.
«Ты станешь моим талисманом, и мы вместе дойдем до Берлина!» - воскликнул он и сунул в карман гимнастерки.
Русского звали Федор Синицын. Он отличался веселым, добрым нравом, а в бою проявлял отвагу и доблесть. Ненависть Федор испытывал только к врагам, посягнувших на его дом - их русский солдат убивал без колебаний, и я питалась этим гневом.
Как он и мечтал, мы дошли до Берлина, где его товарищи подняли Знамя Победы над Рейхстагом. После долгих скитаний сержант Синицын вернулся домой, в родную деревню, где его встретила любимая. До этих пор мне были неизвестны чувства любви и привязанности, а годом позже я узнала еще более сильное из них - любовь к своему ребенку.
Однако после окончания войны Федор сильно изменился. Он часто вскакивал ночами в холодном поту, пытаясь найти автомат. Сны и воспоминания об ужасных кровопролитиях не давали ему наслаждаться спокойной жизнью. Федор начал много пить, из-за чего ему все сложнее было найти работу. Он не понимал многих своих односельчан, и любовь ко всем людям постепенно сменялась презрением и ненавистью к ним, гражданским, тыловым крысам, увильнувших от смерти. Их он винил и в развернувшейся войне, и в смерти боевых товарищей, и даже в своих неудачах. С каждым днем он все больше походил на моих предыдущих хозяев, озлобленных на весь мир. Порой ненависть Федора проливалась на самых близких ему людей. Я все чаще слышала крики и ссоры, причитания и детский плач.
Однажды грозовой ночью Федор достал меня из коробки, где я лежала вместе с боевыми наградами, разложивнас на столе. Он был пьян и в полный голос распевал песни военных лет.
Слабый голос жены прервал песнопение солдата:
- Может хватит, Федя? Ты разбудишь Ванечку.
Эти безобидные слова наполнили Федора яростью. В гневе он толкнул стол, я упала на пол и закатилась под шкаф. Началась перебранка, переросшая в скандал, послышался топот детских ножек и плач. Из-под шкафа мне было видно, как испуганный пятилетний мальчик попытался оттянуть разбушевавшегося отца от матери. Наотмашь Федор ударил ребенка, от чего тот упал на пол и забился в угол. Женщина бросилась к сыну, но пьяный муж схватил ее за волосы. Несколько глухих ударов и крики стихли. Жена Федора не подавала признаков жизни, а сам он виляющей походкой вышел из дома, направляясь за очередной бутылкой. В нем все еще кипел гнев, который не мог усмирить даже июльский ливень. Эта ярость напоминала мне о моем первом хозяине.
Федора нашли утром на пустыре в мокрой после дождя траве. Он умер от удара молнии, а я на долгие месяцы осталась лежать под старым шкафом в гостиной его дома, пока не была найдена подросшим Иваном, играющим деревянной машинкой. После смерти отца и матери он остался на попечении престарелой бабушки. Жили они в крайней нужде, и все награды отца пришлось заложить ростовщику. Зажав меня в грязной ладошке, Ваня помчался делиться находкой.