Но я живу. Встаю по утрам, умываюсь, пытаюсь, что-то жевать… Горло перехватывают всё чаще слёзы. Люди шушукаются не замечать этого уже невозможно. В сердце как будто вбили кол. А он молчит. Как воды в рот набрал. Только смотрит виновато. Не может же не понимать что я в курсе. Ведь каждая собака об этом лает. Как мне с этим жить? Кто подскажет… Никто. Разрыв ничего не решит, шушукаться и показывать пальцем будут также. Остановит эту карусель лишь моя смерть. Жестоко. Жалко Адусю, она страдает опять молча и одна. Ей хочется забраться на его колени, уткнуться головой в его плечо и чуточку всплакнув, почувствовать себя вновь маленькой под защитой сильных рук отца. А он вообще-то думает об этом или его голова сейчас работает только на победу. Я металась и ни на что не могла решиться. Что же мне делать, что?! Поставить точку и уйти самой, ведь я выторговала у него такой вариант? По крайней мере, не буду оплёвана. К тому же он сам, похоже, так и будет тянуть кота за хвост. А может таким чудовищным способом решил выпереть меня и злится на то, что я долго непонятливая держусь?… Ведь откройся он сейчас, мы могли бы обсудить всю эту ситуацию вдвоём, открыть друг другу мысли, чувства, найти выход. Мы ж не чужие. Кто знает, как правильно по этой жизни рулить. А вдруг права Ада и он нас любит. И молчит опять с одной целью, чтоб уберечь нас от сплетен и быть самому в наших глазах лучше. Глупо, но мужики хуже детей и обезьян. Мы то его безумно любим. Тогда почему я должна отдавать его этой птичке. В том случае выход один: надо бороться и побеждать. А бороться, значит хитрить, притворяться, просчитывать ходы… Выдержу ли? Если постараюсь. Но моя нервная система на пределе. Могу что-нибудь выкинуть. Нельзя! И тут я нажимаю на тормоза своих эмоций. Терплю. Правда, с отчаянием наблюдая за тем как он меняется. Стараюсь держаться из последних сил. Но мы оба всё чаще молчим. Нас заставляет молчать нечто такое, о чём знаем оба, но избегаем говорить и даже думать не смеем. Нам бы поговорить, но мы молчим. Это было глупо. Ведь само это молчание кричит о невысказанном. Да, мы жили, как муж и жена, но ком из грязи и боли висел над нами. Я больше не могла чувствовать себя надёжно в его объятиях, а его поцелуи не наполняли счастьем мою душу. "Боже мой, да что же это с нами происходит?" Да он был со мной, но куда он шёл потом? Об этом я предпочитала не думать. В это время мне очень хотелось поехать к этой девушке, посмотреть ей в глаза, спросить- зачем? Но переборола себя и не стала это делать — зачем унижаться? Зачем обманывать себя- она всё знала и что женат, и что дочь есть… Не пожалела Юлию, не постыдилась людей…
Небо уже совсем погасло. Ушёл ещё один день. Он застрял затухая на горизонте узкой голубой полосой. Неужели и моё счастье вот так растает, исчезнет… А была уверена, что переживёт наш союз всё. Неужели мы оказались такими слабыми и беспомощными… Самое непоправимое когда человеку перестаёшь верить. Верю ли я ему? Не знаю, но очень хочется. Проклятая война. Перевернула, перекрутила жизни. Всё время хочется плакать…
Стараясь не отдать последние рубежи Белоруссии, Прибалтики немцы воевали зло. Рутковскому же предстояло отобрать всё это. В Литве и Латвии надо не зарыться. Занимаясь подготовкой к предстоящей операции, он отдыхал. Не удивительно, его железные нервы начали сдавать. Лавировать между двумя женщинами, одну из которых любишь и она твоя жена, а вторую уже даже и не жалеешь, а используешь и злишься — это чудовищно. А если приплюсовать к этому что та, до которой нет дела ещё и беременна… Он нокаутирован. Если узнает об этом "сюрпризе" Люлю, он пропал. Лучше сидеть в штабе или на передовой и не видеть их обоих. Правда и здесь не обошлось без нравоучений. Бабы словно сговорились против него. Хозяйка крестьянского дома, где он квартирует, пожилая с добрыми умными глазами женщина, всегда с материнской любовью и заботой относящаяся к нему, вдруг помявшись и вытерев уголком платочка губы, сказала:
— Константинович, хороший ты воин, но мужик, как любой — лопоухий дурак.
Он остолбенел. Для него это было совершенно неожиданно. Проморгавшись, вспыхнул: "Что за разговорчики, как посмела…" Первым порывом было выпроводить эту языкастую бабу прочь с глаз и так настроение хуже не бывает. Но, справившись с собой, он деланно, рассмеявшись, спросил:
— Вы с чего Аграфена Никитична так шумите?
Он даже на фронте со всеми был на вы.
Та и не отрицала.
— Шумлю, а как же иначе, кто тебе правду матку скажет. Это, разумеется, не моё дело, но… Они вон все заискивают, да в глаза глядят. Оно и понятно, за свои жопы боятся. Сталин сказывают и тот тебе вольную на блядство это дал. А я скажу другое: пошто ты, мил человек, семью поганишь и себя прежде всего. Простому мужику понятное дело с рук такие грешки сходят, они песчинки, мелочь, а ты Рутковский. Тебя страна любит, другие пример берут. Мой тебе сказ угомонись. Не нужна тебе та балалайка. Ведь ты сурьёзный мужик, в годах. На кой чёрт, прости господи, молоденькой девчонке та канитель, если не расчёт и виды на твоё положение. Твои то годочки идут к закату, и оглянуться не успеешь, — старик, а она в сок войдёт. Гулять только бабе время придёт, а ты труха. Все так сказывают переживали за тебя, когда семью-то искал. Сказывают бабы наши молились за вас, беспокоились. А выходит, врал всё, распутство своё прикрыл, пыль перед людскими глазами пускал, с первых дней с той хитрой бестией спутался. И не сверкай на меня глазами, не боюсь я. Пока всё не скажу не уйду. Понятное дело, что мужику в тяжёлых делах бабье плечо нужно. Вы в этом деле слабы, да и потребность опять же, природу-то куда денешь, я понимаю… Если есть нужда, нашёл бы справную и без претензий. А у этой глаз хитрый, опять же слухи: поймала она тебя. Гляди, дитём повяжет, не вырвешься. С виду вроде воробушек, а вглядишься ворон на ветке. Семью опять же пожалел бы. Ты представляешь, как им в этом аду жить, аль нет? Сердце-то у тебя есть, на что ты бабе своей родной так жилы рвёшь. Дочь невесту позоришь. От слёз и горечи подушка, поди, не просыхает.
Рутковский опешил. "Маразм!" Пока приходил в себя она прикончила свою речь и отёрла губы концом платка.
— Много наговорила стара, — буркнул он, отворачиваясь. "Этого только не хватало…"
— Потому и говорю, что стыдобища. Народ тебя на руках носит, а ты себя блюсти не можешь. До уровня своей головы не дотягиваешь.
Рутковский понуро глядел на неё. Видно было, что он не очень хорошо понял факт такое наезда на себя. Сам не зная почему, он, взглянув на неё мягче, принялся оправдываться:
— Да не герой я, Аграфена Никитична, человек, причём самый обыкновенный. И грехов на мне по самую макушку. А насчёт "воробушка" вы ошибаетесь.
Разве он думал, что баба вздумает ему это всё разжевать.
— Ну да, ну да. Где уж мне. Ты в бабах не силён. Опыту маловато. Хотя кубатура и фасад твои стоящие. А я, мил человек, всяких повидала, а вот ты, похоже, первый раз в такое дерьмо въехал. Оно и понятно война. К тому же возраст самый кобелиный. Орлом ещё полетать охота. Слышал присказку: "Все кошки белы и с добрыми глазами", — сказала мышь и очутилась в кошачьем желудке. В бабах разобраться может только баба.