Старики встали на дыбы, сестры и братья хмурились, понимая, что об их неповиновении закону пойдет худая молва, да и память о взаимных обвинениях была еще свежа. Слушая их, Мустафа морщился и отвечал, что это не мимолетный каприз, что Дилбесте пришла к нему не на день и не на два и что теперь он с благословения всевышнего заживут по-другому. И чтобы соблюсти законы адата и шариата, отправился к кади просить о новой женитьбе и новом договоре.
Услышав его просьбу, судья икнул, схватился за сердце и велел убираться. Но Кючук Мустафа решил не отступать, идти ему больше было некуда, и он не подчинился. И тем самым накликал большую беду.
— Хочу, чтоб все было по закону, кади-эфенди, — просительно вымолвил он.
— По закону? — пожелтевшие морщинистые щеки старика затряслись от негодования. — А ты знаешь, парень, что это такое — закон, да и не ты ли уже переступил через него однажды? Или ты хочешь снова взбудоражить весь город слухами и заставить меня на склоне лет опять заниматься скандалами и сплетнями? Советую тебе бросить чудить, заняться делом и подыскать себе другую жену, иначе вам обоим несдобровать. Сырыми дровами печь не растопишь! Добром советую — подумай!
Молчал Кючук Мустафа, но с места не двигался.
— Зачем ты снова стучишься в ту же дверь? — угрюмо спросил судья. — Да ты взгляни на себя — ведь и красив, и молод.
Поскольку Мустафа не отвечал, старик добавил:
— Что, любовь, да?
— Любовь, — поднял на него глаза певец и покраснел.
Кади, словно вспоминая о чем-то, готов был усмехнуться, но вместо этого недовольно скривил губы, поднялся с лавки и, окинув Мустафу с ног до головы пристальным взглядом, сказал, потирая бок в том месте, где у него покалывала печень:
— Любовь… Громкое слово произнес ты, Мустафа. Но как мне поверить в твою любовь, коли вы однажды уже растеряли ее, отдали на поругание толпящимся на площади сплетникам? Громкое слово… На любви все держится, и прежде всего — на его любви, — кади ткнул пальцем в потолок, — но и на нашей тоже. Но любовь требует сил, сил и доказательств. Сможешь ли ты доказать свою любовь, Мустафа? Ты и Дилбесте? Вы ведь оба должники, и словам вашим веры нет.
— Смогу, кади-эфенди! — с улыбкой ответил Мустафа. — Только как можно доказать любовь? Ну, вот он я, что мне делать? Спеть песню?
— Мне не до шуток, парень! — вскипел кади. — Я тебя от беды хочу уберечь, а ты и слушать не хочешь! Тебе бы только токовать, как тетереву. Пойми, то, что ты торчишь здесь, да еще собираешься петь — это не доказательство любви. А теперь ступай домой, придешь ко мне через три дня, тогда и посмотрю, не поумнел ли ты. Если одумаешься, хорошо, нет — поступим по закону, раз ты настаиваешь, только потом не пожалейте и не обижайтесь на меня с Дилбесте, не вините во всех бедах. Всё, я тебя предупредил!
Кади запер за ним дверь на щеколду и, полистав коран и книгу канонов адата, принялся размышлять о законе, который всплыл в его памяти совсем недавно. Это был древний закон, все о нем давно позабыли, но никто его не отменял и не запрещал. Он был писан именно для таких людей, как Кючук Мустафа и Дилбесте. Они ведь тоже хотели завязать развязанный узел, как говорилось в законе, а зачем они его сначала развязали? Прелюбодеяние никто не доказал, но никто ведь и не опровергнул. И хотя брат Кючука Мустафы не присягнул, что видел, как оно было совершено, помыслы Дилбесте остались висеть, как на паутинке, колеблясь тяжело и осуждающе. А разве не сказано, что помыслы судят, помыслы человеческие? Да, иначе зачем нужно было убегать Дилбесте из дому, зачем нужно было выгонять ее? Если отбросить молву и шум, оставалось одно — прелюбодеяние. Все вроде бы подпало под закон, и все же кади не сразу решил, закрыть ему глаза на это или, наоборот, открыть. Много лет судил он, но не случалось ему еще прибегать к этому закону, не знал он, как отнесутся к нему, как поведут себя люди. Любопытство царапало душу, а любопытство столь старого и опытного человека, которому из-за болезней белый свет совсем опротивел, было вещью опасной. Были тут и соблазн, соблазн и честолюбие успеть за время судейства от начала до конца приложить все законы шариата. Многие ли способны на такое, и встретится ли ему еще один такой человек?