— Поняли. Аллах творит то, чего мы не ведаем! — откликнулся кто-то из свидетелей.
— Ну коли так, я продолжу. Разум и сердце учат нас не допускать в любви сомнений. Ибо где есть сомнение, там должно быть и испытание! Дорогое дорого потому, что очищалось и защищалось. Что поддается огню, да сгорит! И как во славу всевышнего истинный правоверный готов принять любые муки и даже смерть, так и во славу любви любящий должен уметь вытерпеть любую боль, любые унижения, любое зло. А если нет, так то была не любовь, обман был, своенравие и баловство. И тогда больше не поддавайся обману, человек, не терзайся и не обманывай и не терзай других! Так я говорю?
Никто не ответил ему, и кади сурово указал на Кючука Мустафу и Дилбесте.
— Посмотрите на них. Возникли ли между ними сомнения? Возникли. А теперь они заявляют, что пришли ко мне с любовью. При свидетелях спрашиваю их: то, что вы считаете любовью, способно ли пройти через му́ки и испытания, чтобы показать, что оно есть на самом деле? Ибо от обманутой однажды любви двойная сила требуется. Готовы ли вы к этому?
— О каких муках и каких испытаниях ты говоришь, кади-эфенди? — раздраженно спросил Мустафа. — Мы пришли к тебе как мирные люди подписать договор и никому мешать не собираемся.
— Я спрашиваю, готовы ли вы подвергнуть себя испытанию, чтобы, как того требует закон, у меня были доказательства вашей любви и я мог с чистым сердцем скрепить ваш договор? Если нет — уходите, пока не поздно!
— С помощью аллаха, мы готовы! — ответил Мустафа, испугавшись, что кади снова отправит их ни с чем.
— Ну ладно! Вы слышали, что сказал вам старик и как он растолковал вам закон. Теперь вы должны увидеть и сам закон в действии!
Кади замолчал, стало слышно, как бьется на потолке испуганная муха, и пока Кючук Мустафа размышлял, потребуют ли с него денег в залог за женитьбу или что другое, хлопнула дверь и в комнату неуверенно вошел Хасан-бей. Взгляд его гноящихся глаз робко перебегал со старика на женщину, кади поощряюще кивнул ему, и Хасан шагнул вперед и бесстыдно схватил Дилбесте за руку. Только теперь до Мустафы дошло, что значили туманные речи кади и в какую западню их заманили, но ему так и не удалось прижать Дилбесте к себе и оттолкнуть Хасана, потому что на него навалились двое других свидетелей — один схватил его сзади, а другой бросился ему в ноги, они сбили его с ног и как полено оттащили назад; барахтаясь и сопротивляясь, он сильно ударился носом. Дилбесте коротко и пронзительно вскрикнула, и больше Мустафа не слышал ее голоса, двое других свидетелей и бейский сынок повалили ее, и сквозь пелену выступивших от удара слез, мельтешение рук и ног извивавшийся на полу Мустафа увидел разорванную до колена штанину ее шароваров, а над ней прыщавую голую спину Хасана. С этого момента он ослеп и оглох, перестал чувствовать боль и тычки, все силы, идущие от него к внешнему миру, собрались внутри, сжались вокруг какого-то зверского косматого клубка в его утробе, сделав его жестким, и клубок этот царапался, кусался и рычал, и никто не мог ни поранить его, ни раздавить.
А судья, стоя в противоположном конце комнаты, остекленевшим взглядом смотрел на валявшиеся по полу, пыхтящие и стонущие человеческие тела. Это и был закон! Этого он и хотел! Если супруги расстанутся из-за прелюбодеяния жены, но потом решат сойтись снова, муж должен в присутствии кади и свидетелей увидеть, как его женой обладает другой мужчина — ради поучения и проверки. Такого ему еще не приходилось испытывать. И вот оно!
Рот кади наполнился густой слюной, казалось, желчь сочится прямо из-под языка, страх сковывал его члены, он был бессилен обуздать закон и прекратить его действие, смертельное отчаяние охватило при мысли о том, что не будет ему больше покоя до конца жизни. Внезапно тело судьи сотряслось от проклятий, он выхватил из-под подушки на лавке портновский аршин и в яростном исступлении стал хлестать им направо и налево.
Отрезвев и перепугавшись не меньше судьи, все сломя голову бросились вон. Хасан, как гусак прыгая вприсядку, пытался на ходу завязать гашники, но его постоянно сбивали с ног, в дверях возникла свалка и, наконец, мужчины бешено выкатились на безлюдную в обеденное время улицу. В комнате осталась лежавшая в беспамятстве Дилбесте, а по улице мчался впереди всех Кючук Мустафа и время от времени выкрикивал:
— Врут! Про любовь!.. Врут!