Дилбесте тоже ни слова не сказала родным, после того дня она позволила им запереть себя в одной из комнатушек отцовского дома и по целым дням пряла пряжу, тем и зарабатывала себе на хлеб. Люди постепенно стали забывать о ней, а те, кто помнил, с трудом распознали ее в старухе, впервые вышедшей за порог своего дома в тот год, когда на холме вспыхнула чума. Дилбесте отправилась помогать страждущим — обтирать мокрой тряпкой пылающие лбы заболевших, смачивать водой их потрескавшиеся губы, и хотя здоровое население холма знало о ее милосердии, высохшую фигурку в черной чадре, мелькавшую за заборами, считали чуть ли не самой чумой и встречаться с ней избегали. Вообще-то побаивались ее с основанием: там, где появлялась эта старуха, в доме или разгоралась, или уже полыхала чума. А она безмолвно и неутомимо сновала по домам с кувшином уксуса в руках, как будто считала своим долгом подобрать все семена какого-то проклятия, спрятать это проклятие у себя на груди. Болезнь хвостом вилась вокруг нее и однажды настигла Дилбесте в чужом доме, где ее и скосила смерть, не дав испытать последней радости видеть участливые лица родственников. Когда по прошествии времени могильщики вынесли ее обезображенный труп, никто из оставшихся в живых не мог опознать Дилбесте или поклясться, что она умерла, а не подалась вслед за чумой в другие края. Так уж получилось, что страшная болезнь внесла путаницу не только в жизнь, но и в смерть людей, а старую любовную песню вдруг снова стали петь в те трудные времена, и молодые уже не спрашивали, когда и где жила эта красавица и кто был первым ее воздыхателем. Знавшие историю песни недовольно морщились, ибо она заставляла их вспоминать о страшном грехе и обрушившихся стенах мечети Шарахдар, и не давала возможности забыть, что когда-то рядом с ними радовались жизни и страдали юная Дилбесте и грешник Мустафа…
— Так жил и умер мой сын, паша-эфенди, — закончил к середине ночи свой рассказ отец Кючука Мустафы. — И не мне судить его через столько лет. Но, похоже, я последний из живых, кто знает правду, — со старческим тщеславием хихикнул он. — С тех пор много воды утекло, и ничего не вернуть… А мечеть Шарахдар первым покинул ее имам, проклял ее во всеуслышанье, и Мустафу проклял, и наказал никому не переступать ее порога. Вот как дело было. И осталось нас двое — я да мечеть Шарахдар. Постепенно превращаемся в развалины, но еще кое-как держимся. Ох, паша-эфенди, тяжело жить после смерти детей, тяжело и грешно!
И старик, всхлипнув, заплакал о том, над чем только что смеялся.
Юсеф-паша, почти не прерывавший его рассказа вопросами, встал, задумчиво хмурясь, а Давуд-ага, возникший из глубины комнаты, пошел провожать старика. Когда оба были уже на пороге, Юсеф-паша вернул своего слугу.
— Прикажи проводить его и тайно поставь соглядатая у его дома. С завтрашнего дня следить за тем, куда он ходит и о чем говорит, и быть готовым доставить старика ко мне, как только он мне понадобится. Он, наверное, понадобится и тебе, Давуд-ага.
Потом паша сам погасил свечи и в темноте долго стоял у окна, размышляя о делах, предстоящих ему на следующий день.
VII
Наутро Юсеф-паша пригласил в конак на холме всю городскую знать. Первым прибыл новый кади с тремя подчиненными ему наибами, затем с шумными приветствиями в кабинет вошли смотритель спахийских владений и мюхтесиб, у которого хранились списки жителей области, начальник стражи и другие знатные лица, среди которых был и сердар Элхадж Йомер. Явились имамы крупных мечетей, и только после них порог переступили чиновники помельче: надсмотрщики, сборщики податей, старшина торговцев. Входили и другие приглашенные, всех их встречал Абди-эфенди и рассаживал по стоявшим вдоль стен лавкам. Кабинет быстро наполнился народом, оглядевшись вокруг, чиновные люди несколько успокоились, полагая, что мубашир не стал бы собирать весь цвет города только для того, чтобы наказать. В основном это были люди немолодые, давно освоившиеся в коридорах власти, успевшие познать как радости власти, так и приносимые ею огорчения. Никто из них не спросил о визире, никто не задавал никаких вопросов и никто не жалел о нем, как в свое время никто не хотел его назначения сюда, но совсем не потому, что считали его плохим человеком или слабым правителем и противились его назначению. Просто на дереве власти его ветви росли намного выше их ветвей, но, поражая дерево, молния не заботится о ветках, а чаще всего раскалывает пополам ствол и опаляет все вокруг. И теперь те, кому удалось подобраться к веткам визиря поближе, смущенно озирались, ища поддержки окружающих и теша себя надеждой, что со времени первой расправы уже миновали целые сутки, а все потрясения, вызываемые властями империи, сами же эти власти старались использовать для того, чтобы объединить разъединенных и напуганных подданных, не вызывать волнений в имперском море и укрепить безопасность имперских берегов. Вопрос теперь был в том, какой ценой будет куплено объединение и смогут ли они поторговаться, ибо каждый отдавал отчет в том, что новый правитель потребует от них пожертвовать чем-то из их спокойной и сытой жизни.