Он замолчал, ожидая ответа, и вот из рядов имамов поднялся пожилой ходжа.
— Может, сто́ит поговорить о причинах проклятия, паша-эфенди? И о причине греха, ставшего его причиной?
В вопросе угадывалось несогласие и желание поспорить, но он порадовал многоученого пашу, потому что был задан таким образом, который как нельзя лучше предлагал возможность пуститься в отвлеченные рассуждения, в чем паша был намного сильнее любого из присутствующих, и скрыть подлинные причины самоубийства Кючука Мустафы.
— Все в этом мире имеет свои причины, — начал он благожелательно, обращаясь к сидевшему поблизости от него Нуман-бею. — И каждая причина становится следствием, а следствие превращается в причину другого следствия.
Нуман-бей понимающе кивнул, но тут же отвел взгляд, поскольку слова паши показались ему непонятными и пустыми. Между тем паша продолжал:
— Любая мелочь окутана множеством причин, как личинка в коконе. Что же тогда говорить о причинах намерений и воли человека? Что мы знаем о них? Намерения и воля суть причины действия — как действия грешника, так и действия проклинающего его, ибо нет действия без воли и намерения действовать. Все мы чувствуем, что намерения и воля рождаются в душе, преисполненной мотивами, но лишь всевидящему известна причина таящихся в душе намерений. Никому из нас не дано понять, что творится в человеческой душе, чем она держится. Это ведомо одному аллаху! И устами своего пророка он говорит нам: «Дарована вам только малая часть знания!» Этого достаточно. Стоит ли упоминать о том, что даже когда нам известна какая-либо причина, нашим незрячим глазам не прозреть того, как порождает и направляет она то, что последует за ней. Идущее из души нашей всегда шире того, что мы знаем или о чем догадываемся! То же самое с грехом и с проклятием! Ища всему причины, ходжа-эфенди, не впадаем ли мы в словоблудие, не бросаем ли вызов божественному знанию? Ответь мне!
В рассуждениях этих для Юсефа-паши не было ничего нового, он читал об этом, слышал от людей мудрых еще в своей молодости, и хотя касались они возможности измерить глубину божественного промысла, сейчас они оказались как нельзя кстати, чтобы уйти от разговора о судьбе несчастного Мустафы. Задетый имам должен бы ответить, хотя служители конака бросали на него укоризненные взгляды, не одобряя праздного спора.
— Стар я, и храни меня всевышний от легкомыслия и непокорства, — храбро сказал он. — Но все мы слышали и все мы знаем о Кючуке Мустафе — отец его жив. Вот я и спрашивал о Кючуке Мустафе.
— Мой ответ о нем и был, мудрый человек, — вкрадчиво и вразумляюще промолвил паша. — Вы поняли это, уважаемые?
— Поняли, почтенный! Не нам судить о делах всевышнего! Нужно очистить мечеть Шарахдар от старой скверны и дать ей новую жизнь! И хватит об этом! — с неожиданной горячностью вступил в разговор Абди-эфенди, сидевший, как ему и наказал паша, за низеньким столиком и готовый записывать, как простой писарь.
Юсефа-пашу порадовало такое обращение, выражавшее почтение к людям большой учености, понравилась ему и неожиданная страсть, соединенная с твердостью, с которой поддержал его Абди-эфенди.
— Ты слышал одно, уважаемый, а я знаю другое, — все также любезно продолжил он, догадываясь, что вступает на нетвердую почву. — Но что известно нам — зернам плода? А если я скажу тебе: не грешник он был, а шахид, свидетель дел ваших и истинный мученик, которого аллах приблизил к своему престолу и который жаждет снова спуститься на землю, чтобы снова принять мученичество? Поверишь ли ты мне? Поверишь, если я скажу тебе, что как мученик умер он, и не грех толкнул его на это, а любовь… любовь к творению божьему, а то, что видел и слышал ты — призрачный самообман? Грешником был тот, кто проклял мечеть Шарахдар, ибо служила она для того, чтобы объединять нас и через молитвы наши соединять с всевышним, а не для того, чтобы служить разменной монетой, которой мы оплачиваем свои мелкие делишки — мы, недостойные. Не проклятие заслужил Мустафа, а святую гробницу, где вечно бы горела свеча за упокой души его! И быть тому! Вот истина! Может ли среди вас кто-то под клятвой заявить обратное?
С каждым словом паша все больше возвышал свой голос, и последний вопрос угрозой повис в комнате. Все молчали, было слышно, как стучат в окно ветки молодого вяза, встревоженного пробежавшим по двору конака порывом ветра. Наконец Нуман-бей, выпятив грудь, бесцеремонно заорал:
— Пораскиньте умом и послушайтесь совета, если хотите себе добра! Сказанного достаточно! Золота на ремонт скорее всего нет. А раз так, знайте, что на богоугодное дело это я даю…