— Я тоже буду молиться, дабы получить такое же напутствие, — сказал ему паша, прощаясь.
X
Прошла ночь, прошел и еще один день. И вот Юсеф-паша сидел, поджав ноги, и, ни о чем не думая, смотрел в открытые окна. Сгусток вокруг вяза сгущался, тяжело пролился в комнату и накрыл его неподвижную фигуру. Зрачки паши были широко раскрыты, он старался уловить тот момент, когда перестанет различать ствол и ветки дерева. Давно стихли во дворе звуки разговоров и шагов, но откуда-то издалека донесся крик, и Юсеф-паша на мгновение переместил взгляд. А когда снова взглянул на вяз, тот исчез во тьме. Зашуршали листья, потревоженные внезапно разбуженной и устраивавшейся поудобнее птицей, и снова все звуки утонули во мраке. А может, и не птица это была? Юсеф-паша мысленно представил себе серое оперение, по краям отливавшее ржавчиной, прижатый к груди клюв, беловатую чешую ножек с вцепившимися в ветку коготочками и саму эту ветку — темно-зеленую, гибкую, резные листья на тонких стебельках, сеть паутины, сплетенной между ними, потом все так же мысленно повел по ветке взглядом: там, где она утолщалась, зеленый цвет постепенно становился все темнее и незаметно сливался с коричневым, ветка эта переплеталась с другой, как переплетаются руки, и врастала в ствол, под потрескавшейся корой которого прятались нежные жилки и соки. Юсеф-паша увидел и эти соки — как они образуются в корнях, а листки всасывают их, как они процеживаются через древесное волокно и, застывая, образуют кольца, по которым определяется возраст дерева. Перед мысленным взором Юсефа-паши возникла вся пышная крона вяза — мрак был побежден и отступил, но он безотчетно продолжал напрягать бесполезное сейчас зрение, пока из глаз на щеку не скатилась слезинка. Он не сомкнул век, не поднял руку, чтобы стряхнуть ее. Он был захвачен картиной, нарисованной в его воображении, и восхищен силой своего провидения, и хотя слышал, как хлопнула дверь, еще долго сидел неподвижно, дожидаясь, когда вернувшийся мрак сольется с растущим под окном деревом. И только тогда он поднялся и отправился на свою последнюю встречу с Инаном.
Как всегда в углу комнаты горела одна-единственная свечка. Юноша, сидевший на краешке лавки, при виде паши вскочил, собираясь поклониться. Опережая его, Юсеф-паша наклонился и, прижав правую руку к сердцу, левой рукой удержал Инана, готового броситься ему в ноги. Он обнял его, затем оба молча заняли свои места.
— Учитель… — почти неслышно выдохнул гость и нерешительно замолчал, а Юсеф-паша сжал губы и застыл в ожидании.
Несколько раз Инан собирался с духом, чтобы продолжить, казалось, слова сорвутся с его языка, но порывистые вздохи не давали им прорваться наружу. Ровно мерцал огонек свечи, ронявшей редкие прозрачные слезы, показывавшие, что время течет.
— Учитель, — повторил Инан, шумно выдохнув воздух. На этот раз ему удалось справиться с волнением, и он спросил: — Кто я такой, чтобы ты кланялся мне, учитель?