Черная фигура на лавке шевельнулась, и Юсеф-паша медленно произнес:
— Ты избран сорвать покрывало.
— Это больше, чем паша? Как это понять? Скажи мне одно, учитель: поклоны меня ждут в будущем или осмеяние и забвение?
Честолюбие, скрываемое юношей, неудержимо рвалось наружу и требовало удовлетворения. Юсеф-паша знал, что в этом возрасте честолюбие сильнее осторожности, оно толкает человека на дерзкие поступки, поэтому все семь ночей он старательно распалял гордость Инана, уверенный в том, что честолюбие по-настоящему заявит о себе только в конце, когда юноша согласится с тем, что ему предначертано. Теперь ему показалось, что они оба приблизили это решение, и он охотно ответил:
— Никто из здешних не ступал на твой путь. Твой выбор омоет руку в небесном источнике. Поклоны ждут тебя!
— Не мало ли мне лет? И не припишут ли это слабости моей?
— Что годы, — презрительно скривил губы поводырь. — Пред вечностью его существования вся наша жизнь — мгновение. Уж не думаешь ли ты, что всевышний станет делить эти мгновения, чтобы определить, чью голову убелили седины? Не по годам аллах делает свой выбор, не ради молодости дана тебе сила! — Юсеф-паша с трудом подавил недовольство, вызванное этим вопросом, и уже мягче продолжил: — Но скажи мне, дитя всевышнего, слышал ли ты напутственный голос?
— Я слышал много голосов, паша. Один спрашивал: «Зачем?» Другой советовал: «Подожди!» Третий плакал от страха, четвертый подсмеивался, говоря: «Придет конец свету и с ним конец знанию твоему!» Был и голос, увещевавший пожертвовать телесным зрением.
«Зачем насилу? Насилу нельзя!» — тревожно мелькнуло в голове Юсефа-паши. — Выжди! Бери его за руку и веди! Пусть он не готов, не отталкивай его! Скоро!» Он мрачно смотрел прямо перед собой и молчал, решая, начать ли все сначала или передать Инана на попечение Давуду-аге. Судя по заметно укоротившейся свечке, близилась полночь, и паша чувствовал, что одна нога затекла, но сама мысль о движении казалась ему противной, словно он боялся растерять последние силы.
— Говори! Не бросай меня! — скулящим голосом попросил Инан. В полумраке голубиные глаза его казались еще темнее, на лице стали заметнее следы бессонной ночи, он то приближался, то в ужасе отшатывался от той черты, за которой не будет места мучительным колебаниям. Сопротивление молодости захлебывалось в страшном соблазне войти в круг посвященных, животный инстинкт время от времени всплывал из темной глубины, жадно глотал воздух, но живительные глотки помогали все меньше, и в эту ночь юноше действительно был нужен спаситель и поводырь.
А поводырь еще долго вслушивался в свои мысли, прежде чем заговорил глухо, но отчетливо чеканя слова:
— Инан! Я сказал тебе, какой муэдзин нужен мечети Шарахдар. Открыл тебе древний закон, и путь назад отрезан. Твой ум вместил в себя достаточно знания нашей веры. Сведущ, ты ведаешь. Когда я впервые встретил тебя, ты жаждал и другого — единения с всевышним. Ты на верном пути. Это путь счастливых, сумевших соединить свое знание с единением с богом. Прозрел ли ты это? Приподнял ли покрывало, скрывающее небеса?
— Нет, — прошептал юноша.
— И мне известна причина. Тебе она тоже известна. Лишь все преодолевающие усилия позволят посвященному проникнуть в божественные сферы, куда никогда не проникнуть зрячему. Туда может заглянуть только дух, который сам рожден в этих сферах. А причина, по которой покрывало приоткрывается, проста. Сумев преодолеть путы видимого, дух познает суть невидимого, наши органы для этого бесполезны, они только мешают, а дух наш, возносясь, крепнет и возвращается в лоно свое. Наши чувства мешают вере, мешают нашему духу! В этом суть суфийской науки, к которой ты тянешься.
— Только высокий и зрелый дух есть подлинное зрение, — внезапно воодушевившись, подхватил Инан. — Зрение, которому не нужны глаза, зрение необманчивое. Приподнимается покрывало, и душа впитывает то, что есть сущность и смысл мира. И открываются истины, недоступные зрячим! И виден свет в колодце… Зрение без глаз… — повторил юноша звенящим голосом. От расслабленной позы не осталось и следа, теперь он сидел, выпрямив спину. — Но, учитель, обманчивость мира не исчезнет. Живя среди химер, как я смогу отличать небо от земли, воду от огня, безобразное от прекрасного? Не впаду ли я в новые заблуждения?
— Заблуждение — это и есть попытка различать их! Все, что можно почувствовать, живет только в нашем восприятии. Видимое существует, потому что мы наблюдаем его. Истинное же бытие бога является нерасчлененным, простым и единым. Расчленяем его мы, но это удел людей ничтожных — расчленять. Избранным достаточно одного чувства, и чувство это — любовь к всевышнему. В нем слиты небо и земля, вода и огонь, добро и зло. У тебя оно есть, Инан, так не отказывайся от него, возвысь его и служи ему! Долг избранных — отказаться от расчленения сущего, впустить в свои души единую силу веры и любви!