— Эта собака не моя. Она из ваших. Если что не так, — задайте ей трепку. А среди моих людей собак нет, Нуман-бей. Ты многое знаешь, наверное, знаешь и об этом. Жалко, что ты не желаешь этого, — с печалью произнес последние слова Юсеф-паша.
Давуду-аге была хорошо известна эта печаль, и он насторожился.
— А этот, — помолчав, продолжил паша, — печалится он из-за пустяков, только время у меня отнимает. О тебе он ничего не докладывал. Я его накажу! А теперь говори, чем тебе помочь. Справедливость аллаха безгранична!
— Поздно помогать, паша! Лучшее мое поле загубили! — выкрикнул бей и, горячась и захлебываясь от ярости, принялся рассказывать о своей беде.
Котлованы на пустыре, из которых возили землю, становились все шире и все глубже. Наконец они соединились, и среди поля разверз свою пасть огромный земляной карьер. Телеги без труда спускались в него, грузить их стало намного легче, да и работники наткнулись на глиняную жилу, резали ее заступами, как масло. Абди-эфенди как-то послал надсмотрщика проверить, докуда дошел карьер, и тот доложил, что до межи Нуман-бея еще далеко. Однако работы шли быстро, селяне вгрызались в жилу, подкапывали потрескавшуюся стену карьера, и вскоре межа оказалась у них над головами. И то, что было подготовлено ими, закончил проливной дождь. Земля раскисла, ночью случился оползень: огромный кусок земли с поля Нуман-бея, скользнув по глиняному пласту, съехал на дно карьера. Часть межи вместе с высоким бурьяном и кустарниками забросило аж к въезду в карьер, наполнившийся рыхлым, блестящим черноземом. Почти до середины поле покрылось глубокими трещинами. А Нуман-бей дрожал над этой землей. Он оставил ее под парами, давая отдохнуть, так как выращивал на ней культуры нежные и дорогие — арахис и кунжут, тмин или анис, которые не растут, где придется. И как только на заре он узнал об этой потере, вместе с начальником своей стражи немедленно поскакал туда, а когда увидел, как его собственные селяне копают его собственную землю, чтобы куда-то там везти ее, взбесился окончательно, схватился за плетку и разогнал их по домам. Из карьера он помчался прямо в конак, и теперь раздражение не оставляло его, ибо он предчувствовал, что этот оборотистый паша не сможет и не захочет понять его.
И как бы подтверждая это, Юсеф-паша прервал его:
— Что за печаль, бей! Не волнуйся! Лучшая земля в округе — твоя! Только покажи — я не откажу!
— Дело не в земле — мне честь дорога! — взъярился бей. От бешенства и многословия на губах у него выступила пена, которую он бесцеремонно смахнул тыльной стороной ладони. — Поля у меня есть, милостыни мне не надо, но не надо и копать землю у меня под ногами! Под ногами копают, а меня не спрашивают! Так не пойдет! В конце концов я бей или не бей?
Его голос гремел грубо и непочтительно, наверно, через приотворенную дверь он был слышен слугам и охранникам, и Юсеф-паша с трудом скрыл свое раздражение.
— Каждый вносит свою лепту, каждый жертвует на богоугодное дело, — смиренно ответил он, потупившись.
— Я свою внес… Хватит! И раз уж я здесь, позволь, паша, сказать еще одну вещь. Рис созрел. Дня через три начну убирать. Знай — с сегодняшнего дня я увожу своих людей. Кровь пущу, если они здесь разленились! Хватит, отработались!
— Нет! — чуть слышно ответил Юсеф-паша, чувствуя, как на шее вздуваются жилы.
— Что-о-о? — Нуман-бей, привыкший командовать у себя в селах, был введен в заблуждение миролюбивым тоном хозяина. — Я предупреждаю тебя в этой самой комнате. Забираю всех и ни у кого не намерен спрашивать!
— Здесь распоряжаюсь только я! — чеканя слова, ответил паша. — Когда прикажу и сколько прикажу — столько людей и дашь! Не смей тронуть ни одного человека! Раз ты приступаешь к уборке через три дня, через три дня и возьмешь половину своих людей и будешь держать их до полудня. Потом — опять на холм! Не заставляй меня продолжать этот разговор, постыдись начальника своей охраны! Всё!
— Но, паша, — бей задохнулся от возмущения, — на этот рис надеется столица. Баржи простаивают! За каждое зерно головы полетят! Вот хоть он тебе скажет…
Нуман-бей ткнул себе за спину, где должен был стоять на коленях Абди-эфенди, но когда все повернулись, там было пусто.
— Марш вон! — рявкнул Юсеф-паша. — Все вон! Беги, Давуд-ага, задержи его! Скорее! Связать его!
Давуд-ага лающим голосом отдал приказ толпившимся в коридоре стражникам, вернулся в приемную и одним движением вышвырнул из нее начальника охраны Нуман-бея. Вслед за ним из приемной пулей выскочил сам бей, от гнева потерявший дар речи. В жизни его никто не прогонял взашей. Уже во дворе, прыгнув в седло, он разразился цветистыми анатолийскими ругательствами.