Абди-эфенди спрятал кинжал, засунул зеленую чалму в пояс паши и потащил труп в тоннель. Голова паши билась о комья священной земли, писарь пыхтел от натуги, ноги его скользили, чувяки от и дело падали, и писарь слишком поздно услышал скрип подъехавшей повозки. Она была запряжена брыкливым мулом, к которому жался в сумерках большеголовый селянин, тот самый поп, что подбивал других не выходить на повинность. Абди-эфенди был с ним знаком и даже как-то заходил к нему во двор испить водицы. «Нашел время, свинья, ковыряться в земле! Он все видел! Это конец!» — молнией сверкнула мысль, и, бросив ноги паши, он обнажил кинжал. Но нужно было поступить хитрее, так как поп, почуяв неладное, быстро загородился животным и, глядя поверх его спины, пробормотал:
— Не надо, эфенди! Я только…
Однако Абди-эфенди, не слушая оправданий, стал обходить мула, поп попятился в обратную сторону, и, поменявшись местами, они уставились друг на друга, разделяемые костлявой спиной животного. Внезапно писарь, сообразив, больно кольнул мула кинжалом, телега прокатилась между ним и попом, и не успел большеголовый побежать следом, как эфенди насел на него сзади. Гяур оказался ловким и крепким, оружие полетело в сторону, и они, сплетаясь в клубок, покатились за ним следом и одновременно схватились за кинжал, только поп схватил рукоятку всей ладонью, а Абди-эфенди досталась ее самая малость рядом с острым лезвием, и ему было несподручно ни стиснуть ее, ни попытаться вырвать у противника. Он решил разжать его пальцы другой рукой, ослабил хватку, и, воспользовавшись этим, противник моментально подмял его под себя. В нормальных условиях правоверные чисто выбривали головы, но в подземелье на макушке у Абди-эфенди отросла длинная щетина, и, вцепившись в нее, поп резко вывернул ему шею. Абди-эфенди почувствовал, как в горло уперлось теплое ребро попа, сделал усилие, чтобы освободиться от него, но страшная боль пронзила всю руку до самого плеча, и она бессильно упала на землю.
— Погоди, поп… — простонал он, но большеголовый расслышал хруст сухожилий и костей и понял, что писарь отрезал себе пол-ладони. Если оставить его в живых, пощады не будет! Морщась, поп крутанул кинжал. Абди-эфенди немного посучил ногами и затих.
Потом, вернувшись домой, поп долго замаливал случайный свой грех. А тогда он быстро подтащил труп паши к телу Абди-эфенди и бросил кинжал так, чтобы он лег между ними. Затем, шепотом уговаривая мула, он подогнал свою повозку и засыпал их привезенной землей. Притоптав кучу, он раскидал вокруг землю захваченной из дому лопатой и погнал мула через темное поле. В эту первую ночь после пожара у оставшихся без имущества и крова жителей холма было слишком много забот, и если кто и заметил поздно возвращавшегося с работ селянина, то никто не запомнил его и, к счастью, никто не вспоминал и потом, когда заговорили о том, чем кончилось богоугодное дело Юсефа-паши.
XIV
Давуд-ага скрывал внезапное исчезновение хозяина только до утра. Еще ночью он понял, что случилось что-то недоброе, встревоженно захромал по конаку, но только с Фадилом-Беше поделился своими опасениями. Он послал его в обитель дервишей, потом к янычарам, но стражник вернулся ни с чем. На рассвете, закусывая от боли усы, он вскочил на коня и сам обыскал весь холм. Народ уже трудился на засыпке варварских развалин, в мечети громко перекликались плотники, на пепелищах и улицах следов паши открыть не удалось. Давуд-ага поскакал к Элхаджу Йомеру, но сердар не принял его, янычары, будто назло, беззаботно веселились во дворе. Досадуя на бесплодность усилий, Давуд-ага растерялся, не зная, что предпринять. Ворота казармы распахнулись, на улице показалась группа янычар, по-двое несущих привязанные к шестам туши забитых баранов. Впереди с саблей наголо щеголевато шагал офицер. Давуд-ага торопливо спешился и прижался к забору, чтобы случайно не оказаться на пути несущих мясо янычар, ибо тогда его бы не спас от виселицы и сам Юсеф-паша.
Ворота закрылись со звонким треском, прозвучавшим в ушах Давуда-аги пощечиной, и он, оберегая ушибленную ногу, снова вскарабкался в седло.
За два дня Давуд-ага побывал во всех бейских поместьях, обыскал центр города, расспрашивал всех встречных, тщетно пытаясь отыскать следы своего господина. А на третий день по двору конака рассыпалась новая стража. Во главе ее прибыл новый мубашир, посланец счастливой столицы падишаха, который привез фирман для Юсефа-паши. В нем паше высказывалась благодарность за вдохновенное усердие, троекратно восхвалялась его любовь к престолу и религии, и сообщалось что ему дарована шуба из драгоценных соболей, хотя вот уже три месяца как над всей территорией империи нещадно палило солнце. В конце указывалось, что по прочтении фирмана Юсефу-паше надлежит живым и невредимым вернуться в столицу, где его ждут важные дела.