– Вот за это я и люблю Древний Египет – сплошные загадки, тайны, сокровища! – мечтательно проговорила Эллен Муратова, сложив руки на груди.
– Ага, а еще жара, пески, мертвецы и проклятия мертвецов, – вполголоса заметил князь Оболенский, но в наступившей тишине все услышали его слова.
– Как вам все-таки удалось достать такую оригинальную и необычную мумию? – к саркофагу подошел сыщик Свистунов и принялся пальцем водить по иероглифам на крышке.
– Ох, гасшпадын, – хитро улыбнулся каирец, – у нас говорят такой шутка – по возвращении из Египет неприлично представить себя в выший свет без мумия в один рука, а нильский крокодайл в другой рука.
Все вокруг засмеялись, что немного снизило напряжение после прочтения проклятия жреца.
Глафира же вспомнила свои недавние приключения в Тверской губернии с настоящим нильским «крокодайл»[3] и покачала головой, пытаясь прогнать худые мысли: ей тоже не нравилась эта «распаковка» покойников, даже при всей своей любви к английской моде.
– Ну так все готовы? Доктор Лосев, приступайте к вскрытию, господин Лурье, а вы рассказывайте, что там с мумией! – командным голосом распорядилась Эллен, и все склонились над мумифицированным жрецом.
Египет. XIV век до н. э
– О великий Аменхотеп, о сын царя, любимый отцом своим! Да почтит тебя твой отец! Да выдвинет он тебя среди старших! Да одолеет твой Ка твоего супостата! Да обретет твоя душа тайный путь к вратам загробного мира! Позволь молвить, о царский сын! – сановник Сахебу распластался ниц у золотых сандалий молодого царевича.
Аменхотеп кивком головы указал личным прислужникам помочь поднять старого советника.
– Встань, Сахебу, и поведай мне, какая нужда привела тебя в мой дворец! – благосклонно промолвил царевич.
– О мой господин, о сын царя, да будет Амон милостив к тебе! – Сахебу снова склонился, но, увидев заинтересованный взгляд Аменхотепа, продолжил: – Худые новости идут с юга, мой господин! Коварный Ингез, вождь подвластных тебе, о сын бога, городов Куша, отказался платить дань и собирается заключить военный союз с нашими древними недругами хеттами! – голос Сахебу задрожал от гнева: как может какой-то дикий царек отказываться от царской милости и за спиной у фараона общаться с его давними врагами.
Аменхотеп задумался, не вставая с золотого трона. Действительно, новости неутешительные. Ингез давно показывал крутой нрав; после смерти в поединке его отца Шукуна, который исправно платил дань в египетскую казну, Ингез задумал предательство, и уже несколько городов Куша подняли мятеж против наместников фараона.
Несмотря на свой юный возраст, всего двенадцать разливов Нила видел царевич, он неплохо разбирался во внешней политике государства, и гнев опалил его величественный взгляд.
– Мой отец, да будет Амон милостив к нему, знает о мятеже? – порывисто вскочил с золотого ложа Аменхотеп.
Сахебу утвердительно закивал.
– Да, мой господин, сын бога Ра Тутмос Великолепный сам отправил меня к тебе, о солнцеликий, чтобы ты возглавил поход в Керме – самое сердце мятежа. Фараон не сомневается в твоем военном таланте, и уже до тысячи воинов готовы отправиться с тобой в Нубию.
– Я сам лично покараю ослушников. Я сровняю с землей Керме, это будет уроком для других земель, что слово фараона – священно и никто не может осмелиться перечить ему! – гордо промолвил царевич.
Покорно закивал Сахебу, и, пятясь, не отрывая взгляда от царевича, сановник скрылся в дверях.
Аменхотеп шикнул на ласковых танцовщиц, явившихся умилостивить его царский взор, и приказал привести жреца храма Сехмет, могущественного Хапу.
Он привык советоваться с богами перед каждым важным решением в своей жизни, а чернокожий Хапу являлся проводником воли богов, и именно совет грозной богини Сехмет нужен был царевичу перед военным походом в города Нубии.
Хапу появился через короткое время в белоснежном одеянии и босиком; звеня золотыми браслетами, он преклонил колени перед сыном бога Ра.
Гордо поклонившись, Хапу промолвил:
– О мой господин, величайший из великих, богатейший из богатых, да будет Сехмет добра к тебе в этом и в ином мире! Я, презренный раб Хапу, явился перед твои очи, смиренно жду твоих указаний! – однако в темных глазах жреца горел высокомерный огонь, совсем не соизмеримый с его учтивыми речами.