Шеддерик прикрыл за собой дверь и, чуть склонив к плечу голову, стал ждать, что будет дальше. Помогать Ланнерику он не собирался.
Он всё-таки склонялся к тому, что Ланне, весь день предоставленный самому себе и своим мыслям, мог додуматься до хоть и запоздалого, но вызова. Который — дело чести офицера! — придётся принять и потом позориться, отметившись или «благородным» промахом, или не менее благородным, но ещё более унизительным «попаданием».
Ланне молча снял с пояса ножны и положил на пол, к ногам Шеддерика.
Спрямлённая абордажная сабля звякнула, выпав из ножен на два пальца.
Н-да. А в старых моряцких байках эта чудесная традиция казалась куда более значимой и торжественной. Так проштрафившийся матрос признаёт вину и отдаёт решение о своей судьбе в руки командира или старшего офицера. Или просто старшего в роду, если семья не имеет своего корабля и своего морского дела.
— Рэта сказала, это ты вывел её из замка. — Нарушил тишину Шеддерик, не торопясь поднимать саблю. Поднять — значит тоже признать, что вина существует, что она стоит жизни, и любое наказание будет справедливым. Но, во-первых Шеддерик не во всём ещё разобрался, а во-вторых, мстить за человека, который этой мести больше не хочет… это опять-таки сродни тому самому фарсу.
— Она не может помнить. Каких демонов, Шедде? Ты сказал своё слово, я признал свою вину. Чего ты ещё от меня хочешь?
— Я хочу? Это ты ко мне пришёл. И это ты сказал слугам, что будешь драться, если тебя попробуют выставить отсюда. Ну вот, я здесь. Я тебя слушаю.
Ланнерик покачал головой:
— Мальканка пообещала, что не скажет тебе. Не знаю уж, чем я это заслужил, но она сама так решила. А теперь, выходит, передумала.
— Ерунда. Я узнал о тебе от адмирала. От Кленнерика та Нурена. Он назвал имена всех, кто там был. А рэта… она не хочет вспоминать те дни. И я её понимаю. Ну, так, что ты сделал такое, что через десять лет вдруг решил покаяться?
Ланне запрокинул голову и несколько мгновений смотрел в потолок, словно набираясь мужества для ответа. А может, счёл, что ответ очевиден. Шеддерик теперь только начал догадываться, что тот штурм поломал та Дирвила не меньше, чем рэту Итвену. Но если Темершане было, кого ненавидеть и кого винить, то несчастный Ланне винил и ненавидел только и исключительно самого себя. И, кажется, продолжает это делать…
Фарс? Ну да. Только теперь уже совсем не смешной.
— Я не вмешался. — Подтвердил Ланнерик эту догадку. — Там же была не только рэта Итвена. Мы же тогда не сразу и поняли, что она — дочь рэтшара. Там был мальчик лет восьми и женщины, служанки. Они просили пощады, просили их не убивать. Плакали… и… это не помогло.
— И ты считаешь, что смог бы остановить хмельных от победы, только что занявших крепость солдат?
— Я мог попытаться. Думаю, ты бы попытался.
— Никто не знает, — дёрнул щекой Шеддерик. — Меня там не было.
По лицу та Дирвила несложно было прочитать упрямое: «Зато я знаю!». Но Шедде, кажется, понял, почему Темершана передумала мстить. Может, просто почувствовала женским чутьём, а может и догадалась: он уже себя сам наказал, да так, что не сравнится никакая тюрьма.
— Дурак ты. — Шедде сам не понял, что сказал это вслух. Просто вдруг увидел вытянувшееся в удивлении лицо собеседника. И мгновенно вспыхнувший гнев. Гнев — это хорошо. Это куда лучше той собранной обречённости, с которой та Дирвил вошёл в кабинет. Шедде слишком хорошо был с ней знаком, чтобы не понимать, какое это опасное знакомство.
Покачал головой. Объяснять было бесполезно. «Прощать» — смешно.
Фарс продолжался.
— И, тем не менее, ты вывел её из замка.
— Да, вывел… вывез, на телеге с трупами. Вообще-то мне приказали её добить — а я не смог.
Шедде хотел приказать — «Заткнись!». Но передумал. Ланне же кажется, что его нужно презирать и ненавидеть. Он же вроде как «трус».
— Добивать нужно было, — вздохнул он, — сразу, как ты понял, к чему идёт дело. Избавил бы женщин от издевательств, а своих… товарищей… от необходимости скрывать подробности героического штурма даже от наместника.
Ланнерик потрясенно замолчал: такой вариант ему даже в голову не пришёл — ни тогда, ни сейчас.
— Ну что, — усмехнулся Шеддерик, — Теперь я — бездушное чудовище?
Но та Дирвил продолжал смотреть на него странно. Как будто только что увидел — впервые за много лет.
— Ланне… — кивнул чеор та Хенвил на саблю, понизив голос, — подними железку. Я не собираюсь ни калечить тебя, ни убивать.