— Кто? — Брок удивленно уставился на Хогга, забывая о газетах.
Тот скосил на него взгляд, с интересом рассматривая:
— Не знал, да? Упустил из виду… Банда «Отпетые» провозгласила себя синдикатом. У них теперь все по-взрослому: глава, консильери, солдаты… Свод законов, кодекс молчания. Были крысы подзаборные, а теперь щеголи последние: шляпы, костюмы, шикарные рестораны для гуляния. — Хогг заметил, как остекленел взгляд Брока, и констатировал: — упустил. Консильери — это советник. Раньше банды как-то не нуждались в советниках, а теперь вот… Новое время — новые герои.
— Небеса и пекло, только этого не хватало!
Хогг молча уставился на пустое крыльцо управления: сюда шли в последнюю очередь, отчаявшись найти правосудие в других местах. Брока тишина на крыльце не пугала — это значило, что остальные полицейские участки вполне справляются со своей ролью. Кроме Речного, как оказалось. Ничего, победят и эту напасть. Урок на будущее: не умеешь нарушать закон — даже не занимайся контрабандой, а то растеряешь все свои достижения.
Брок, заметив газетчика, громко свистнул, еще и рукой махнул для привлечения внимания. Мальчишка в рваных штанах, серой от старости рубахе, зато в новенькой кепке, рьяно подбежал, бухая слишком большими ботинками:
— Газету, нер? — Он затараторил, нахваливая новости, словно сам лично ко всему приложил руку: — Согласие о перемирии в Тальмо-Верни-Ондурской войне так и не достигнуто! Старейший женский монастырь святой Люксии подвергся нападению и разграблению! Кладбища снова неспокойны в Аквилите — и куда смотрит полиция!
Хогг скривился и лениво процедил:
— Полиция сейчас смотрит на тебя, малец! Не нарывайся.
Тот хитро улыбнулся, готовый задать стрекача в любой момент — иные на улицах не выживают:
— С вас две летты!
Брок заплатил газетчику и подал газету Хоггу:
— Возвращайся в управление. Я скоро подойду.
— Уверен? — Хогг глазами вновь указал на проулок у дома напротив. — Консильери не марают руки в крови, но это пока пародия на консильери, чем настоящая ирлеанская мафия.
— Абсолютно. Ничего со мной не случится. — Брок махнул рукой Эмме и направился через дорогу — девчонка уже изнывала от нетерпения. Сегодня она была одета прилично — в новое свободное платье серой шерсти длиной до щиколотки, так что были видны кожаные ботинки — тоже вроде новые. Шляпка, перчатки, сумочка. Куда деваться! Настоящая нерисса. Надо будет осторожно поинтересоваться у Шарлотты: с чего это Эмма так изменилась. Снова принялась за старое?
— И где тебя носит, рыж… — Эмма осеклась, поправляясь: — Мюрай то есть. Уже ж битый час ждем! Нер Люка занятой человек!
Брок остановился перед девушкой, не заходя в небольшой проулок, где стоял франтоватый молодой парень: усы щеточкой, шляпа с заломами, в зубах сигара, пиджак с ватными плечами по последней моде и брюки необъятной ширины, из-под которых торчали острые носки черных ботинок, с надетыми на них белоснежными гамашами. Папку явно крокодиловой кожи этот пижон зажал под мышкой. Под пиджаком можно пару пистолетов спрятать влегкую.
Брок сдержанно заметил:
— Я тоже крайне занятой человек, Эмма.
Она тут же подалась назад:
— Ну ты это… Не возмущайся. Ты просил про крышу Речного у Старого моста — вот, нер Люка тебе все скажет. Я большего сделать не смогу. И это… По поводу рыбацкого порта — там у меня знакомцев не нашлось, не обессудь. — Эмма виновато посмотрела на Брока: — я расплатилась за камею?
Брок серьезно кивнул:
— Расплатилась. Спасибо.
— Тогда я пойду.
Он все же не удержался: новое платье, новые ботинки на Эмме, перчатки, шляпка опять же…
— Эмма…
Девушка остановилась и повернулась к нему:
— Чего, рыжий?
— Ты вернулась к прежнему ремеслу?
Та дернулась, как от пощечины, щеки её заалели, а глаза прищурились:
— Дрянь ты, рыжий! Хвостом повертел перед Лоттой и туда же, в кусты! Не вертелся бы, как флюгер между своих нериссочек, забывая Лотту, так знал бы — она отсудила свои деньги у брата. Вот и приодела всех девочек. Я была против, я и в старом могу походить, но против Лотты сложно переть.
Брок склонил голову:
— Прости, я должен был спросить — я волнуюсь за нериссу Идо.
— Волнуется он! Лучше бы Лотте на глаза показался — она же волнуется.
— Эмма, побойся богов — я с шаррафы у вас не был. Это всего два дня.
Она выругалась:
— И вот как вас болванов любить! Всего два дня… Уже два дня! Говорила я ей — не целуйся с рыжими! Рыжие — бесстыжие! Байо куда как приятнее и понимает, что нерисс надо навещать — они без внимания засыхают. Будешь хлопать ушами — не один ты умеешь стирать гольфы. Вилли пока крепится, ждет тебя, но гольфы уже воняют так, что мы не выдержим: Байо попросим обучить этого грязнулю стирать. И тогда тебе ни Вилли, ни Лотты не видать, как собственных ушей!