Брат, лежавший на кровати, не издавал никаких звуков и не двигался. Я разрывался между ними и, чертыхнувшись, быстрым шагом пошел за сиреной в попытке помочь, но она лишь предостерегающе подняла здоровую руку и тихо произнесла:
— Дай ему неделю и… — запнувшись, сирена чуть не упала, и я подхватил ее за талию. Несмотря на то, что она была чудовищем, от ее кожи исходило приятое тепло. Злобно зашипев, девушка вырвалась из моих рук.
— Следующий раз я расцарапаю тебе не только лицо и грудь, только дай повод, — девушка еле стояла на ногах. Кожа побледнела, плечи поникли, а во взгляде читался испуг и удивление.
Сдавшись, она произнесла:
— Покажи мне комнату, где я могу отдохнуть, а затем мы продолжим наш разговор, но уже на моих условиях.
Я кротко кивнул. Она обхватила мои пальцы прохладной рукой, крепко сжав, отчего я невольно улыбнулся. Мотнув головой в сторону закрытой двери, я в молчаливом жесте пригласил сирену войти. Она лишь раздраженно закатила глаза и цокнула языком, но все же двинулась следом за мной медленным шагом, не отпуская руки.
ЭМИЛИЯ
Все тело ломило, будто его несколько часов били палками. Голова раскалывалась, доставляя неимоверную боль. Тошнота, подкатывающая к горлу, заставляла с шумом хватать воздух ртом.
Я была благодарна Роджеру, что он довел меня до кровати и прикрыл за собой дверь, оставив наедине. Не успела я головой коснуться прохладной подушки, как закрыла глаза, провалившись в глубокий сон.
Проснувшись, я заметила, как наступил рассвет. Я приподнялась и, взбив подушку и прислонив ее к изголовью кровати, откинулась на нее спиной. Тело, налитое свинцом, отказывалось слушаться. Сущность, сидящая внутри меня, рвалась на свободу, чувствуя мою слабость, но я нашла в себе силы сдержать ее.
Не сейчас. Только не сейчас.
Положив израненную руку на колени, я осторожно провела пальцами по изуродованной коже. Порез на запястье был слишком уродлив, чтобы оставить его на виду. Вынув подушку из-под спины, я резко, насколько хватило сил, дернула наволочку на себя и, вцепившись в одну сторону зубами, потянула. Раздался звук трескающейся ткани, после чего сделав несколько неровных полос, я неумело обвязала одну из них вокруг запястья и завязала неровный узел.
Судорожно вздохнув, я прикрыла глаза, наслаждаясь тишиной, пока тихий стук в дверь не заставил меня вздрогнуть. Раздраженно закатив глаза, я произнесла настолько громко, насколько смогла:
— Я хочу побыть одна!
Было глупо с моей стороны злоупотреблять гостеприимством и снисходительностью Роджера, но я прекрасно понимала, что, пока я в таком состоянии, убить меня не составит особого труда. Даже если душу он уничтожить не сможет, телесная оболочка перестанет быть для меня сосудом. Терять мне его не хотелось, ровно, как и начинать все сначала, как было уже много раз. Я знала, что Рид поправится, поскольку дала ему крови больше, чем следовало, но не было уверенности в том, что Охотник оценит этот жест благородства с моей стороны.
Дверь тихонько приоткрылась, и в проеме показалось лицо Роджера: волосы цвета спелой пшеницы торчали в разные стороны, под глазами виднелись темные круги, губы были стянуты в тонкую линию, взгляд остановился на моей руке, которую я прижимала к себе, словно убаюкивала младенца.
Комната наполнилась молчанием. Одинокий стул напротив кровати громко скрипнул, когда Роджер уселся в него, сгорбившись и обхватив ладонями голову, будто та болезненно пульсировала.
— Можешь ничего не говорить, я пришел лишь поблагодарить тебя за то, что спасла брата, — помолчав несколько мгновений и будто набираясь смелости, он продолжил: — Гниение прекратилось, мышцы и кости восстанавливаются, вернулся румянец, пропал звериный оскал.
Я внимательно смотрела на его опущенную голову. Голос, которым он произносил слова, был похож на шепот, однако каждое слово он произносил четко и раздельно.
— Прости, что назвал тебя чудовищем, я просто… привык, что вы такими и являетесь, — глубоко вздохнув, Охотник приподнял голову, и, вскинув вверх брови, посмотрел мне в глаза, внимательно наблюдая за моей реакцией.
Крепко сжав челюсти и опустив изрезанную руку на колени, я прищурилась.
— Если ты не заметил и до сих пор не понял, это не был жест доброты. Мы заключили сделку.
Он лишь кротко кивнул, не отводя взгляда, от которого мне стало не по себе. Прикусив нижнюю губу, я выжидала, мысленно готовясь к тому, что придется защищаться. Резко поднявшись со стула, он подошел к кровати и присел на край. Оказавшись в нескольких сантиметрах от моих ног, Роджер оперся ладонью о матрас, невзначай задев икру.
Усмехнувшись, я лишь слегка отодвинула ногу, стараясь подавить раздражение. Охотник, казалось, затаил дыхание, но тактично промолчал, решив, что его жест был излишним в сложившейся ситуации. Я чувствовала, что у него нет ко мне враждебности и желания убить, уничтожить, в душе у него зарождалось чувство благодарности за брата.
Его интересовала я.
Как ни странно, но он не вызывал у меня отвращения или ненависти за все те смерти и жизни моих сестер, которые он оборвал, скорее, я даже начинала в какой-то степени оправдывать его поступки, которые он совершал ради спасения брата.
Глубоко вдохнув, Роджер облокотился на колени, широко разведенные в сторону и, сложив руки в замок, шумно выдохнул.
— Если ты думаешь, что что молчание поможет разобраться в нашей проблеме, то ты ошибаешься, родная, — не получится.
— Не называй меня так!
— Рыбка? — пытаясь сдержать нервный смешок, Роджер прикрыл рот кулаком, прокашлявшись.
— Ты можешь быть хоть иногда серьезным?!
Роджер мотнул головой и вымученно улыбнулся, вновь сложив руки в замок.
Встав на четвереньки, я подползла к охотнику ближе, игнорируя боль в руке. Сев рядом и свесив ноги, я осторожно коснулась ладонью пальцев мужчины, безмолвно говоря о том, чтобы он прекратил нервничать.
— Ты уже, наверно, слышал, что Персефона стала совсем плоха, смерть каждой из дочерей губительно сказываются на ней, люди давно утратили веру, отчего силы медленно покидают ее. Она настолько ослабла, что не может контролировать своих детей, которые стали вольны делать то, что им заблагорассудиться, она не может дать им пропитание и безопасность. Сирены, которые испокон веков охотились только на мужчин, теперь открыто заманивают женщин в свои сети, подвергая их мучительным пыткам, после чего убивают, а тела выбрасывают на берег. Каждый, кто раньше убивал одну из сестер, подвергался проклятью Персефоны, которое заключалось в том, чтобы тот, кто посмел пойти против чудовищ, всю жизнь скитался по обрывкам памяти, медленно сходя с ума, моля о смерти. Богиня ищет королеву, но не среди сирен, а среди людей. Она свято верит в то, что, объединив морское с земным, она получит ту, которая сможет править в обоих мирах. Она будет искать девушку, которая сможет вытерпеть всю боль и мучение при превращении, иначе в противном случае ее ждет смерть.
Роджер покачал головой, будто пытался скинуть наваждение и, приподняв одну ладонь, оборвал мою речь:
— Родная, я — Охотник, не спасатель загубленных душ. Я умею только убивать.
— Я знаю, но если позволишь, я договорю, — раздраженно повышая голос, я продолжила, несильно вцепившись когтями в ладонь Роджера, — тебе нужно заключить сделку с Персефоной.
Раздался громкий смех, граничащий с безумством и страхом.
— Да ты с ума сошла! Что, ей-богу, творится у тебя в голове?
Крепко сжав зубы и кулаки, чтобы не выплеснуть эмоции, я продолжила, будто не услышала едкого комментария: