Вдруг, требуя его внимания, через грохот прорвался новый, всё нарастающий шум. Им оказался голос, поднятый вокс-динамиками на оглушительную высоту. Он звучал механически, в жестких, неизменных интонациях не было ничего человеческого — и всё же речь казалась проповедью, произносимой с отвратительной страстью.
— Пределов нет! — провозглашал голос. — Живите в полноте чувств, в их необъятной широте. Расширьте собственное постижение, братья, уйдите глубже в извращенность. Чем несусветнее и позорнее наши деяния, тем грандиознее наши ощущения и тем ближе мы к совершенству. Как звучит заповедь? «Всё разрешено»? Нет! «Всё обязательно!»
На последнем слове громкость достигла пика.
— То, что запрещают ничтожные, мы должны познать до конца! Живите по заповедям пророка Саада! Хорошо лишь то, что чрезмерно! Единственно истинное знание скрыто в ощущениях!
После этого голос принялся читать непристойные литании, и казалось, что он впадает в такое неистовство, которое не могли распалить одни лишь слова. Звук приближался, и вместе с ним раздавались тяжкие, громыхающие шаги по палубе. Услышав отчетливые «бум», «бум», «бум» неподалеку, Антон понял, что идет к ним.
Дредноут.
Сержанта сбивали с толку поучения голоса. В его словах звучал голод и восхваление худших искажений плоти, чего Гальба никак не ожидал услышать от дредноута. Тем не менее, голос не умолкал, спускаясь ещё глубже в бездны порока. Почти лишившись тела, дредноут мог лишь в мыслях и на словах участвовать в безумии собратьев, поэтому он разражался тирадами, как будто желал, выразив абсолютное совершенство насилия, ощутить нечто высшее, сверхъестественное.
Напор Детей Императора внезапно ослаб, их строй разделился. Антон, разумеется, не стал бросаться вперед, к дверному проему, заполненному гигантским корпусом. Дредноут явился, продолжая атаковать разумы лоялистов словами. Против плоти у него было припасено намного больше орудий — тяжкая поступь, острые когти и сдвоенная лазпушка, несущая последнее просвещение. Древний двинулся по галерее к Железным Рукам, ни на секунду не прерывая чтение чёрных псалмов, на его фиолетовом корпусе поблескивала золота филигрань, расползшаяся, словно зараза. Сложный орнамент отрицал попытки осознания, линии свивались в образы, раскинутые концы которых шевелились, словно пульсирующие жилы.
Гальба узнал гиганта даже в новом, гротескном облачении. Древний Курвал, некогда бывший философом войны, рассуждавший о совершенстве и горечи потерь в равной мере. Теперь же его вокс-динамики приветствовали Железных Рук скрипучим, монотонным смехом — дредноут превратился в ходячий алтарь, икону безумного поклонения.
— Я ищу блаженства в вашем отчаянии, — произнес Курвал и открыл огонь.
Во время ближнего боя Железные Руки вынужденно сомкнули ряды, но сейчас, увидев возникшую угрозу, бросились в разные стороны. Отделение избежало полного уничтожения лазерным залпом, но на командном дисплее в шлеме сержанта руны трех его братьев вспыхнули красным и погасли.
Окруженный собратьями-легионерами, дредноут шествовал вперед, накрывая галерею непрерывными потоками огня от стены к стене. Нечестивые гобелены и участки ковра исчезали, превращенные в пепел. Бросившись на палубу, Гальба перекатился, уходя от залпа, и лазерные лучи опалили верх силовой установки доспеха. Ещё один боевой брат сгорел дотла.
У лоялистов не было бойцов или тяжелого вооружения, чтобы идти на Курвала в открытую, но его требовалось убрать с поля боя. Сорвав с пояса мелта-заряд, Антон швырнул бомбу под ноги дредноуту.
— Сбросим его! — воксировал сержант.
Отделение среагировало ещё до того, как Гальба отдал приказ — воины увидели, что делает командир, и поняли его замысел. Всё Железные Руки были смертоносными деталями одной военной машины. Секунду спустя ещё четыре гранаты приземлились возле Курвала, и дредноут замедлился, пытаясь остановить следующий шаг. Он почти замер с одной ногой в воздухе. Тут же линзы шлема Антона закрылись створками, реагируя на взрыв гранат, столь яркий, что на мгновение весь мир исчез во вспышке.
Палуба, впрочем, исчезла на самом деле, сокрушенная немыслимым жаром. Камень и сталь расплавились, и перед Курвалом возник провал двухметровой ширины.
Дредноут попытался сразиться с инерцией и гравитацией, но проиграл, и его ступня оперлась на пустоту. Накренившись вперед, древний рухнул и исчез, падая на нижнюю палубу. Пролетев двадцать метров, Курвал рухнул, словно метеор, и раздавшийся вопль ярости оказался столь же монотонным, как и проповеди философа. Вместе с ним свалились ещё несколько Детей Императора.
— Плоть слаба! — проревел Гальба, поднимаясь на ноги и бросаясь в атаку. Боевой клич Железных Рук звучал, словно выпад, парирующий низменные экстатические вопли врагов. Бойцы отделения понеслись за сержантом, огибая провал с разных сторон, а в это время дредноут неприцельно палил вверх, выбивая отверстия в палубе. Пробегая рядом с дырой, Птеро сбросил ещё один мелта-заряд, и, после шипящего взрыва, разгневанный вой древнего сменился электронным визгом. Стрельба Курвала стала ещё более беспорядочной, напоминая конвульсии раненого зверя.
Дети Императора пытались перегруппироваться — их ряды смешались, и легионеры не могли удерживать оборонительные позиции пред лицом непредсказуемых и смертоносных залпов измученного дредноута, терзающих галерею. Железные Руки обладали скоростью, и она обратилась в силу. Лоялисты, обогнув дыру, вновь сомкнули строй и тараном врезались в разрозненных защитников корабля. Гальба врубался в противников, и они падали пред ним. Пусть развращенные, предатели оставались легионес астартес по силе и крепости тела, но рука Антона разила их с мощью правосудия и возмездия. Чистота машины сокрушала уродства плоти.
Потрепанный, уменьшившийся, но непреклонный, отряд сержанта пробился через врагов и выбрался из галереи. Снаружи оказалось обширное помещение, радиальный узел, в котором сходилось ещё с полдюжины основных, жизненно важных коридоров боевой баржи. В центре располагалась широкая, способная вместить двух легионеров плечом к плечу, спиральная лестница из мрамора с прожилками фиолетовых цветов Детей Императора. Увидев это, Гальба подумал о гнилой крови вырожденца-аристократа, просвечивающей сквозь бледную кожу. На верхней половине лестницы сражались легионеры, тесня друг друга — защитники «Каллидоры» пытались пробиться на другую палубу и дать отпор захватчикам, собравшимся там.
Преодолевая три ступени зараз, сержант повел своих воинов вверх. Вместе с братьями, сражавшимися там, они поймали Детей Императора в западню. Остановившись в нескольких ступенях от врага, Гальба и Вект пригнулись, уходя с линии огня бегущих сзади бойцов. Заговорили болтеры, обрушивая на врага сконцентрированный ад.
Ловушка захлопнулась.
Поскольку большая часть абордажных торпед вонзилась в палубу прямо под капитанским мостиком, отделение Гальбы одним из последних присоединилось к уже собравшимся силам. К этому времени уже были установлены взрывпакеты, и вскоре их детонация сообщила о начале атаки на командный пункт. Рухнули коридоры и лестницы, верхние палубы оказались отрезанными, и Железные Руки получили необходимое им время. Ненадолго, но лоялисты получили численное преимущество — конечно, на корабле оставались ещё сотни и сотни Детей Императора, но пути подхода подкреплений теперь были заблокированы. Пусть на время, превосходство врага в живой силе утратило значение.
Взрывы также отрезали путь к абордажной торпеде, доставившей на «Каллидору» Антона и его бойцов, как и к трем другим. Но они, как понимали Железные Руки, тоже утратили значение — мясорубка войны позаботилась о выравнивании баланса, и многие лоялисты уже погибли. В оставшихся торпедах более чем хватит места для уцелевших легионеров.
Оставив два отделения для охраны точки выхода, воины Десятого легиона пробились на мостик, и Гальба присоединился к прорыву. Время оставалось только на неудержимую, яростную атаку. Безудержно, как и ворвавшиеся в галерею Дети Императора, Железные Руки пошли на штурм командного пункта — гнев верных воинов пылал ярче, и они атаковали большей частью имевшихся сил.