Последнее слово стало презрительным шёпотом, но Гальба не моргнул. Глядя на толпу смертных, он видел собрание плоти. Чем они отличались в своей слабости от испепелённых насекомых? Какую настоящую пользу в них видел Кхи'дем? Если они не смогут сами защитить поселение, то будут растратой драгоценных ресурсов. И вот смертные стоять здесь, наблюдая за войной со стороны. Видел ли он на их лицах рвение? Да, пожалуй.
— Вы услышали меня!? — потребовал ответа Аттик. Его голос ударил, словно электронный хлыст. Капитан стоял неподвижно, словно разгневанный бог войны, освящённый пламенем призванного им ада.
Люди отшатнулись. Но когда они закричали, что услышали, в их голосах было больше предвкушения и меньше страха, чем ожидал Гальба. Он ощутил, как ширится разрыв между ним и смертной разновидностью человечества. Плоть становилась для него необъяснимой.
Но затем перед его мысленным взором возникло лицо Каншелла. Он видел непоколебимую верность серва и его смертельный ужас. Презрение угасло, а жалость выросла, даже при виде стоящего перед ними стада. Разрываемый между ненавистью к плоти и необходимостью её защитить, Антон заметил, что капитан смотрит прямо на него.
— Будут ли другие? — обратился к нему Аттик. Его голос был тихим, явно предназначенным только для ушей Гальбы, холодным.
— Другие?
— Будут ли в ближайшее время другие нападения?
— Брат-капитан, я не знаю.
— Внизу ты знал.
— Да, — признал Гальба. — Но не знал, почему.
— Слушай меня внимательно, брат-сержант, — склонился к нему Аттик. — Уведомляй меня немедленно о любой полученной информации.
— Конечно, но я…
— Однако запомни вот что. Каким бы ни было состояние Империума, наш легион останется верным повелениям Императора. Я не потерплю нарушений Никейского Эдикта. Я не потерплю колдовства в наших рядах. Это понятно?
— Я не псайкер, капитан. Я…
— Это понятно?
— Да, мой господин, — Гальба услышал голос воина-машины и понял его. Он задумался, какие ещё голоса услышит вновь, и чего ему это будет стоить.
13
Тщательный анализ/Огни веры/Танец
— Яркая речь, — заметил Кхи’дем.
— Возможно, ещё и показательная, — кивнул Птеро.
Легионеры стояли возле частокола, наблюдая, как толпа расходится после тирады Аттика.
— Он не любит смертных, — признал Саламандр, — здесь нет ничего нового. Но теперь ты считаешь, что эта неприязнь переходит в нечто более опасное?
— Нет, — чуть помолчав, ответил Гвардеец Ворона. — Пока нет, а ты?
— И я — нет.
Кхи’дем мысленно говорил себе, что это не наивный оптимизм — легионер знал, какие последствия могут ожидать тех, кто закрывает глаза на признаки опасности. Также он понимал, что, случись худшее, уцелевшие Саламандры и сыны Коракса немногое смогут поделать. У ноктюрнца осталось четверо боевых братьев, в отряде Птеро — на одного больше.
— Аттик недвусмысленно требовал верности Императору, — продолжил Кхи’дем. — А я слышал в его словах презрение и видел лидера, явно настроенного править подданными с помощью страха. Но капитан не делает ничего преступного, и, хоть мне не нравятся его методы, в целях я не могу найти изъяна.
Саламандр криво улыбнулся Ворону.
— Пожалуйста, скажи мне, что это был голос разума, а не надежды.
Птеро смеялся очень сухо и недолго.
— А как ты можешь знать, что мои слова поддержки основаны на чем-то более веском?
— Тогда нам остается то же, что и всегда — верить в нашего брата.
— «Верить», — пробормотал Гвардеец Ворона. — Император приучил нас относиться к этому слову с подозрением. Может, если бы мы строже следовали Его повелениям, Империум не докатился бы до такого.
— Он сокрушил веру в ложных богов, — мягко поправил Кхи’дем, — а не в близких нам людей или в мечту об Империуме. Император верил в своих детей.
— И вот как мы отплатили за это, — в словах Птеро не было цинизма, только невероятная горечь.
— Мы ещё покажем себя достойными — должны показать.
— Согласен, — отозвался Гвардеец Ворона, и с минуту легионеры молча смотрели на угасающее пламя.
Затем Кхи’дем откашлялся.
— Я сожалею о твоем погибшем брате.
— Спасибо. Жизнь на этой планете… — Птеро покачал головой. — Её абсолютная враждебность уже, казалось бы, никого не может удивить, но всё равно находит способы. В этом нет никакого смысла, и я повторю, что подобное неестественно.
— Если жизнь выведена искусственно, то идея Аттика о том, что против нас тайно действует враг, становится более весомой.
— В этом-то я уверен.
Следующие слова Саламандр подбирал с осторожностью.
— Значит, у тебя есть доказательства, которые большинство из нас не сможет воспринять?
— Да, брат, — улыбнулся Гвардеец Ворона. — Когда-то я был одним из библиариев легиона, но никогда не нарушал Никейский эдикт.
— Не сомневаюсь.
— Я не хочу скрывать свою сущность, в конце концов, после Никеи это уже не имеет значения. Просто мне кажется… разумным… не голосить о ней перед Аттиком.
— Мутации не очень хорошо вписываются в его правильную, регламентированную вселенную, — согласился Кхи’дем. — Уверен, что капитан считает их огромным недостатком.
— Плоть нестабильна, а значит — слаба.
— Браво, восхищен твоей мудростью. Но всё же, расскажи о схватке с теми насекомыми…
— Не думаю, что это была спланированная атака. Просто ещё один пример общей враждебности Пифоса, — ответил Птеро.
— Ты как будто не совсем уверен.
Гвардеец Ворона состроил гримасу.
— Не до конца, да. Наш враг, кем бы он ни был, использует силы имматериума — это понятно из нападений на базу. По ночам в варпе случаются такие завихрения… Простое удержание способностей под контролем становится болезненным. А сегодня я ощутил всего лишь слабую рябь, ничего, что могло бы управлять настолько масштабной атакой.
— Но…?
— Но сержант Гальба предупредил нас о нападении прямо перед его началом. До того, как насекомые выдали себя хоть слабейшим звуком.
— Так он…?
— Не думаю.
— Но как это возможно?
— Никак, — на лице Птеро даже в темноте читалось сильное беспокойство. — Меня намного больше волнует не то,как это произошло, а почему.
Огонь в яме угас. В поселении не имелось электрогенераторов, и единственными источниками света остались факелы, расставленные здесь и там. Из провала выплывали клубы жирного, гнилостного дыма, стелившиеся над плато; воняло тухлыми водорослями.
Кхи’дем тем временем размышлял о раке, убивающем мечты, надежды и братские узы.
— Всё, что мы делаем — ждем и наблюдаем, — заговорил он. — Если что-то проглядим, то так и будем ждать и наблюдать, пока не станет слишком поздно. Мы оба знаем, что здесь творится нечто очень скверное, а значит, нужно действовать.
Думал же Саламандр вот что: «Громкие слова, дурак ты несчастный. Ну давай, вперед, действуй. Ах да, ты же не знаешь, что делать!»
Но Птеро кивнул, соглашаясь.
— Здесь творятся колдовские дела, и этому нужно противостоять.
— Будь осторожен, — предупредил Кхи’дем.
— Я не пойду против воли Императора, но среди нас есть один санкционированный псайкер, и, возможно, она окажется в силах помочь.
— Астропатесса, — понял Саламандр.
Каншелл скверно провел ту ночь и всё последующие. Ужас следовал по пятам за сервом с самого прибытия на Пифос, и от него не удавалось избавиться. Словно тень, он струился за спиной Йеруна, или простирался тьмой перед ним. Порой Каншеллу удавалось свалиться в обрывистый сон, забытье, рожденное изможденностью, но и там ему приходилось сражаться с кошмарными отражениями страхов, скользивших в ночи во время бодрствования.