— Можно к вам?
Ляля зашевелилась в своём коконе из покрывала.
— Нельзя, раз уж ты спросил.
Обсудили зачёт: кто блеснул цитатой Канта и назвал его Контом, кто рассыпал по полу шпаргалки, кто довёл философа до нервного хохота. Маша смеялась до боли в скулах. Она уже умела смеяться.
— Эх, — мечтательно сказал Мартимер, обмахиваясь зачёткой. — Вот пережить бы ещё три экзамена, а там — каникулы. Домой поеду.
«Домой», — сладко закололо у всех в сердце. Такое простое заклинание счастья.
— Три? — Ляля, похожая на большую зелёную гусеницу, добралась до него и ткнула босой ногой под колено. — Четыре, чукча.
— А, — он замялся. — Три. Я вам сказать забыл, сущностей перенесли на летнюю сессию.
Маша уткнулась в шитьё, сделав вид, что не существует. Когда упоминали Мифа, ей отчаянно хотелось сделаться комком пыли. Миф был ей, как больная часть тела, на которую все таращатся. Как уродливая рана наискосок лица.
— Миф, сказали, в больнице. Скорее всего, до сессии не выйдет. Так что летом.
Царапался в окна сухой снег.
— А что с ним? — спросил Ник, покосившись на Машу.
Она чувствовала его взгляд. Взгляды их всех.
— А кто его знает.
— Так. Тихо! — скомандовала Сабрина. — А ну марш за чашками. А то у нас столько нет, на вас не запасёшься.
Как только парни вышли, Маша опустила платье на колени и отвернулась к стене.
— Эй, — забеспокоилась Ляля.
Она ни в чём не обвиняла Мифа, хотя хмурый следователь требовал написать заявление. Похищение — ладно, чёрт с ним, ну хотя бы на оставление в опасности.
— Ты же была в опасности, ты понимала это, а он, как преподаватель, нёс ответственность…
Она отказывалась, отодвигала подальше лист бумаги и казённую ручку, затисканную множеством влажных пальцев.
— Я сама, понимаете?
— Сама. — Капитан злился, она чуяла, когда тянулась к нему невидимыми руками. Он злился, хотя голос звучал обыденно, даже безразлично. — Что сама? Сама заставила его увезти тебя в другой город и запереть в квартире? Может, умоляла ещё, а он героически отказывался?
— Сама, — шёпотом повторяла Маша, охрипшая от споров.
— То есть ты понимаешь, что этот человек — преступник, что он будет и дальше так поступать, с тобой, да мало ли, с кем ещё, но отказываешься помочь мне?
Для того чтобы видеть насквозь, не обязательно иметь невидимые руки. Этот следователь видел её насквозь, будучи обычным человеком. Самым обычным. Она чувствовала, как заливается краской.
— Ты же сама — будущий военный, защитница. Ты не можешь понять, что оставлять всякую сволочь безнаказанной — нельзя?
Маша зажимала рот руками и беззвучно рыдала от отчаяния. Первой не выдержала Горгулья, которая была обязана присутствовать на всех допросах подопечной. До сих пор она ничем не выдавала своего присутствия, сидела на стуле в углу, казалось, даже не слушала. Но вдруг встала.
— Оставьте вы её. Видите — не станет она ничего писать.
— Вот и спасай таких, — выплюнул им вслед капитан.
Маша долго ждала, что Миф придёт к ней хотя бы поговорить. Она не стала бы требовать от него объяснений. Дни складывались в бесконечные монологи — некому было высказать всё, что копилось внутри.
Вечер накатился быстро и необратимо. Маша едва успела дошить платье и вынуть из него последние булавки — причёсанная и надушенная Ляля уже собиралась впрыгнуть в него и так.
— Какая я теперь раскрасавица. А вы что встали? Одевайтесь уже, чукчи, скоро начнётся.
— Пойдём? — спросила Сабрина, когда Ляля, по-солдатски топая, выскочила из комнаты. — Как ты?
— Я отлично, правда, — через силу улыбнулась Маша. — Пусть сам разбирается.
— Ну вот и правильно, — вздохнула Сабрина. Поверила или нет — не ясно, всё-таки она слишком хорошо знала Машу.
Но тогда она сама верила в то, что говорила. Маша старательно выслушала поздравительную речь ректора, похлопала. Потом был концерт самодеятельности — его она почти не смотрела, просидела, ткнувшись лбом в спинку переднего кресла.
Когда приглушили свет и объявили бал, Маша потихоньку выбралась из актового зала и сбежала вниз по лестницам. Институт стоял тихий и праздничный, и приглушённая музыка из зала долетала даже к посту охранника.
Маша выбралась под зимний ветер, постояла на пороге, решаясь на следующий шаг. Если она придёт к нему — что скажет? А если он не станет говорить с ней? Если её просто не пустят в больницу?
Она рассовала по карманам куртки пропуск, ключи и деньги. Пожалела, что надела юбку — единственное, что было нарядного в шкафу, — но мороз кусал теперь через тонкие колготки. В небе загорались робкие звёзды.