Наверное, читатель уже имел возможность убедиться – я не суеверен и как человеку науки, мне было бы странно отыскивать тайный смысл небесных явлений. Поэтому, заслышав дальний гром, я подумал, что собирается обещанная синоптиками гроза и только. Люди, жившие в этом замке лет пятьсот назад, острее чувствовали свою связь с природой и без сомнения, распознали бы в низких гулких раскатах, знамение… Но давайте по порядку.
Пожелав управляющему доброй ночи, я покинул людскую и под завывание разгулявшейся непогоды, поднялся к нашей раненой. Фрейлейн Ангальт встретила меня в халате. Глаза её были красны от слёз.
– Эва, милая фрейлейн Эва… – поспешил я к ней. – Всё ещё болит?
Вместо ответа она покачала головой и отвернулась, закрыв лицо руками. Предполагая всевозможные несчастия, я осторожно обнял её за плечи. Конечно, в другой ситуации мой искренний порыв показался бы вольностью, но тогда всё вышло абсолютно естественно. Бедняжка Эва сначала стояла неподвижно, но затем, обернулась и прижавшись ко мне, словно ищущий защиты ребёнок, зашептала едва слышно:
– Случилось ужасное. Вы добрый, славный, но… Нет, я не могу...
Фрейлейн Ангальт замолчала, смутившись, как должно быть смущаются гимназистки перед старичком-доктором. Я настаивал. Убеждал довериться мне, находя всё новые доводы, но она опять покачала головой:
– Я верю вам, мой мальчик. Не верить, означало бы обидеть вас, – и видимо желая переменить тему, спросила. – Вилли, вы знали, что пояс Гертруды защёлкивается?
– Конечно, знал.
– А ключик?
– У меня в столе. Но, вы пытаетесь уйти от ответа…
– Видишь, ты сам виноват. Очень виноват!
Это «ты», да ещё произнесённое таким странным тоном…
– Эва, я...
Женщина не дала мне договорить. Она распахнула пеньюар, показав, худые бёдра, перехваченную золотым обручем талию и узкую, уходящую от пряжки вниз, в мягкую густую тень, где неловко было задерживать взгляд, ажурную сверкающую полосу. Я непроизвольно попятился, но упёрся в кровать и с размаху сел на перину. Странно улыбаясь, Эва медленно приблизилась.
– А раз виноват… – она ласково коснулась пальцами моей щеки, виска, и вдруг, крепко ухватив за волосы на затылке, прижала лицом к узорной металлической сетке пояса. – …тебя надо наказать.
От её горячих ладоней, от чувственного аромата женского тела голова пошла кругом.
– Мальчик мой… Милый мальчик, я так тебе верю! – стонала романистка, не выпуская меня из цепких объятий. Она дышала всё чаще, животом и при каждом вдохе первый из ряда шипов обрамлявших узкую прорезь, снизу пояса, больно впивался мне в подбородок. Очки запотели и съехали набок. – О-ох, как я вер…
Этот бессвязный монолог прервал налетевший порыва ветра, с такой силой шарахнув ставнем о раму, что чуть не высадил её напрочь. Занавески взметнулись кверху, под потолком закружились листы рукописи… Ещё сквозь свежесть дождя мне померещился лёгкий флёр шафрана, но, возможно, лишь померещился, да и особо разбирать было некогда. Беллетристка кинулась к окну.
– Беги… Чёрт, опять моя восьмая глава! Скорее беги за ключом, сегодня паж прокрадётся к госпоже... Где же ещё страница? Что ты стоишь? Откроешь пояс и Гертруда твоя рабыня!
Ничего уже не соображая, кроме одного – сейчас в моей жизни произойдёт что-то необратимое, я послушно поплёлся к двери, подгоняемый нетерпеливой Эвой.
– Ну, давай же…
Апартаменты фрейлейн Ангальт выходили на узкую площадку между маршами «тёмной» лестницы ведущей в библиотеку. Тёмной она оставалась в любое время суток, если только не горела громадная люстра в вестибюле (что случалось не часто из-за крайней бережливости управляющего) и прежний владелец замка распорядился сделать витраж в смежной с галереей стене, у спальни, чтобы хотя бы днем, на маленькую площадку перед дверью, попадал свет. Стену прорубили, однако, вставлять стёкла папаша Штер не спешил, обнаружив, что образовавшийся проход почти втрое сокращает привычный кружной путь в спальный корпус. К проёму пододвинули весьма основательную скамеечку-ступеньку, поскольку подоконник отстоял от пола на добрые полметра и все обитатели замка с благодарностью пользовались «временным» проходом несколько лет.
Моя комната располагалась в спальном крыле за галереей и помню, как я шёл в полутьме вдоль длинного ряда, врезанных в толщу стены стрельчатых окон, за которыми бесновалась непогода. Короткие всполохи бросали мне под ноги причудливо искажённые тени, сотрясаемых бурей деревьев парка. В завываниях ветра чудились живые голоса, их заглушали льющие с неба потоки и частые раскаты грома. Одна молния ударила совсем близко. Опять, как только что у Эвы, хлопнула рама, посыпались осколки, и я увидел перед собой на каменных плитах, очерченный вспыхнувшей на мгновение аркой окна, изящный девичий силуэт. Создавалось впечатление, будто незнакомка приникла к стеклу, вцепившись пальцами в решётчатую раму и оттуда, снаружи, стоя на высоком карнизе, под проливным дождём, наблюдает за мной. Картина была абсолютно ясная… Едва дыша, я приблизился и, приподнявшись на цыпочках, заглянул в ромб разбитой ячейки. В лицо хлестнул ливень, внизу как в бурлящем котле метались ветви кустарника, а обернувшись, при следующем разряде, я успел разглядеть на полу, в контуре проёма, такую же чёткую как ту, но без сомнения свою собственную тень.