Таз! Я мог поклясться, что ещё каких-нибудь четверть часа назад никакого таза перед комнатой фрейлейн Ангальт не было. А откуда взялся я…
– Бог мой! Ключ! – я пошарил рукой вокруг, но ничего не нашёл. Бросившись наверх, с той скоростью на какую вообще способен человек, сейчас только съехавший со второго этажа в медной лоханке, я осмотрел все закоулки перед спальней, пядь за пядью каждую ступень лестницы, но безрезультатно.
Помню, я метался вверх и вниз, снова и снова заглядывая во все углы. Забегал к фрейлейн Ангальт. Что-то говорил ей, пытаясь уверить в чём-то. Опять выскакивал в коридор к, ползающему на карачках управляющему. И вот, вконец измученные бесплодными поисками, мы оба вошли к фрейлейн Эве.
– Был у нас специалист… – поскрёб затылок папаша Штер. – У кого замок заржавеет, или тоже, ключ потеряется… Всегда помогал. Мог любую дверь открыть обычной женской шпилькой. Правда, сейчас в тюрьме, но ему осталось не много. Месяца четыре, от силы…
– И для чего тогда вы о нём вспомнили? – сухо и даже резко спросила фрейлейн Ангальт. Она больше не краснела как гимназистка перед доктором и точка её кипения, похоже, приближалась к критической.
– Эва, а у вас найдётся… – осторожно начал я. Однако фрейлейн Ангальт не стала слушать. Схватив с туалетного столика небольшой кожаный футляр, она запустила им чуть не в самое моё лицо и мы с управляющим, сменяя друг друга, ещё с четверть часа вертели маникюрным инструментом в упрямом механизме. Но вот, лысина папаши Штера показалась над поднятыми коленями романистки.
– Нет, надо звать рыжего кузнеца, – вытирая шею платком, устало подытожил он.
– За ним часовщика, пожарную команду… Мало мне вас двоих. Пригласите уж сразу репортёров местной газеты!
– Да это простой, дураковатый малый, ничем кроме своей наковальни не интересующийся.
– Мне не нужны здесь дураковатые кузнецы, ни рыжие, ни брюнеты, ни их наковальни! Это не всемирная выставка!
– Вы вот сердитесь, а он возьмёт и откроет…
Я воздержался от уговоров, заметив, что как-то особенно раздражаю даму, но фрейлейн Эва неожиданно сдалась.
– Делайте что хотите, – обречённо выдохнула она, повалившись в подушки. – Только, если можете, быстрее.
– Обещаю! – крикнул я, выбегая, и уже через час, молодой, неповоротливый верзила в задумчивости ковырял ногтем хитроумный замочек.
– А чё тут мудрить-то? Плёвое дело. – постановил наконец опытный мастер, выдержав подобающую его авторитету паузу. – Разобрать последний стык и готово.
Последняя петля находилась сразу за продолговатой, ощетинившейся колючками, прорезью внизу пояса, примерно в том месте, где заканчивался позвоночник романистки. Мы сообща помогли фрейлейн Ангальт перевернуться и, встав на четвереньки она приподняла зад, подставив свои округлые формы рассеянным лучам люстры. Эве пришлось сильно изогнуть стан, поза была неудобной, но зато вся поверхность металла оказалась хорошо освещена. Папаша Штер тщательно под лупой изучил конструкцию, несколько раз пытался сдвинуть в поперечном направлении одно звено относительно другого, но добился лишь того, что некоторая часть естественной растительности писательницы забилась в механизм и это причинило Эве дополнительные неприятности, когда отчаявшись сладить с петлёй, рыжий молодец ухватил даму под мышки, а мы с управляющим на счет «три» разом дёрнули пояс.
– Да-а… – протянул кузнец, когда романистка перестала вопить и молотить в воздухе руками и ногами. Он вернул фрейлейн Ангальт на кровать. Пот катился с обоих градом. – Крепкая работа, старинная. Не поддаётся. У мельниковой дочери тоже, попала коса в шестерню. А мельнице почитай лет двести! И масло лили, и девку щекотали… Так овечьими ножницами и отрезали…
– Отрезали что?! – поднялась на локтях фрейлейн Ангальт (она стояла к нам, если так можно выразиться – спиной и ей было плохо видно).
Кузнец засопел. Снова подергал устройство. Покачал головой:
– Не. Сюда ножницы не пролезут, да и что толку? Сперва, с боков распилить надо.
– Распилить! – я усмехнулся, в поисках поддержки заглянув в лицо фрейлейн Эвы, но поддержки не нашёл. В зелёных глазах романистки читалась холодная решимость. – Ради всего святого! Давайте позвоним барону, объясним…
– Что вы ему объясните, никчёмный молокосос?!
– Ведь если испортить пояс он всё равно узнает…
Но рассерженная дама осталась глуха к моей отчаянной мольбе.
– Узнает или нет, я не собираюсь тут сидеть как… – она помолчала, выбирая нужное слово, но тщетно. И это понятно. Сидеть фрейлейн Ангальт было крайне затруднительно, во всяком случае, при любой попытке перевернуться и принять более или менее вертикальное положение, острые шипы, торчащие внизу конструкции, впивались в перину, нещадно терзая ткань и забивая золотую сетку пухом.