Запах жертвы наполнил его ноздри. Брызгая слюной, Конан жадно бросился к четвероногой твари, чувствуя ее страх. Красный туман плыл перед глазами, заставляя кровь в венах вскипеть. Прорвавшись сквозь стену густой растительности, Конан снова выбрался на просвет и оглядел себя с ног до головы. Увиденное заставило его содрогнуться: грубая белая шерсть на глазах прорастала из его рук, а из уродливых пальцев прорезались острые черные когти.
Прыгнув вперед, он вцепился этими когтями в горло скулящему животному и начал рвать его плоть.
Конан проснулся от собственного крика. Он вскочил на нога, стряхивая с лица обильные капли пота и жмурясь на яркий иранистанский восход. Киммериец инстинктивно выхватил меч, прежде чем успел понять, что видел кошмарный сон. Выдернув левую ступню из-под окоченевшего трупа, он с отвращением отпрянул назад, чуть не запнувшись об оторванную ногу. Куда ни ступи, повсюду вокруг него валялись мертвые изуродованные тела. Наконец ему удалось найти клочок голой земли, где он мог спокойно постоять, позволяя глазам привыкнуть к дневному свету, а сердцу обрести обычный ритм. На море начался прилив, и прибой печально омывал тела, разбросанные вдоль берега.
Наутро после сражения большинство мужчин едва передвигало ноги – чего нельзя было сказать о Конане.
Его выносливость была выносливостью волка, а сила – силой льва. Киммерийцу доводилось участвовать в таких походах, где сражения велись от зари до заката, неделями без передышки при скудных запасах воды и пищи. Эта же битва длилась только один кровавый день.
Конан осторожно потрогал здоровенную шишку на голове и попытался стряхнуть остатки странного сна. Никакой ночной кошмар не мог сравниться с адской картиной, что раскинулась сейчас перед ним. Тошнотворное зрелище вывернуло бы наизнанку желудки многих бывалых вояк. Однако киммериец давно научился переносить вид и запах смерти. Ему было около тридцати лет от роду, но уже к своему восемнадцатилетию он успел пройти через столько войн, сколько другие мужчины не видели за всю свою жизнь.
И сейчас глаза и нос варвара отмечали характерные детали племенной розни. Конан считал недостойным мужчины совершать надругательства над телом мертвеца. Дикари же, казалось, наоборот, испытывали огромное удовлетворение, разбрасывая по ветру останки изрубленного на куски врага. Эти останки, пригретые первыми лучами солнца, начинали теперь омерзительно смердеть.
Восходящее солнце приятно ласкало тело, но не в состоянии было растопить ледяную тоску, что поселилась в сердце. Жестоко проклиная обстоятельства, вовлекшие его в эту бессмысленную бойню, Конан снова и снова предавался горьким воспоминаниям. Еще неделю назад он был исполнен решимости добраться до туранских степей и вместе со своими вольнонаемниками присоединиться к армии Аршака, нового короля Иранистана.
Его люди были гирканийцами, прирожденными воинами, жадными до золота и славы. Путь их лежал через заририйские земли, правил которыми шейх Джерал. Джерал был слишком хорошо наслышан о подвигах киммерийца, чтобы упустить возможность познакомиться с ним лично. В один из вечеров он пригласил Конана в свой шатер, где за чашей крепкого вина поведал варвару о вопиющей дерзости близлежащих какланийских племен. Примеры возмутительного поведения соседей были столь красочны, что даже далеко не сентиментальный киммериец мог только охать да разводить руками. Джерал же, искусно играя на рыцарских чувствах негодующего киммерийца, умолял его выступить вместе с ним и положить конец беспределу кочевников.
Сначала Конан упорно отмахивался от предложений шейха, верный своему намерению поступить на службу к иранистанскому королю. Но в течение долгого ужина Джерал вновь и вновь наполнял кубок гостя вином, а уши лестью, не скупясь на обещания высоких наград. Скромно одетые, но достаточно темпераментные девушки весь вечер носили изысканные блюда и напитки. Наконец Джерал позволил Конану выбрать одну из его лучших танцовщиц. И когда могучие руки киммерийца сомкнулись на стройной девичьей талии, шейх сделал свое заключительное предложение: половина трофеев в случае победы переходила к Конану и его армии. Кроме того, он пообещал еще лично вознаградить варвара.
И Конан принял роковое решение, в чем теперь глубоко раскаивался. Численностью какланийцы в два раза превосходили своего атакующего противника и сразу же заставили его отступать. Конан вынужден был драться или умереть. В какой-то момент он даже помышлял о бегстве, но верные ему люди гибли теперь по его вине, и он не мог их оставить. Они дрались как львы и, отправляясь в преисподнюю, не забывали прихватить с собой нескольких дикарей. До последнего человека они стояли рядом с Конаном. До последнего человека они сложили здесь свои головы.
Выругавшись, Конан прогнал навязчивые воспоминания. Прямо напротив него нахальная птица методично перебиралась от трупа к трупу, выклевывая только самые деликатные места. Тихий шелест прибоя неестественно гармонировал с хлопаньем крыльев и щелканьем клювов.
Ничего не скажешь, обстановка вряд ли могла поднять и без того мерзкое настроение.
Конан бросил унылый взгляд на море, взвешивая свои немногочисленные возможности. Редкие клочья облаков неподвижно повисли в безветренном небе. Вдали виднелось темное пятнышко, имевшее форму расплывчатого креста, что на самом деле могло оказаться кораблем. Киммериец напряг свое острое зрение. Да, несомненно, это был корабль. Попав в утренний штиль, он со спущенными парусами беспомощно покачивался на сверкающей водной глади. Конану почудилось, что он слышит манящий зов океана, чувствует его могучее дыхание. Ему вдруг нестерпимо захотелось вновь оказаться средь бескрайних морских просторов. Но холодный рассудок безжалостно рушил фантазии. Что ни говори, а на твердой земле у него было больше шансов выжить.
Кроме того, его ждала еще нелегкая работенка. Конан лениво зевнул, скользя взглядом по побережью. Он не чувствовал себя отдохнувшим, хотя и проспал всю ночь. Он почесал зудящий затылок, тщетно пытаясь вспомнить того наглеца, что посадил ему шишку. Обычно схватка настолько увлекала азартного киммерийца, что он не замечал даже крупных ран, не говоря уж о синяках и царапинах, пока наутро они не заявляли о себе все разом. Наверняка ночной кошмар был следствием полученного сотрясения.
Конан глубоко вздохнул: задача, которую он перед собой поставил, не вызывала энтузиазма.
Он начал кропотливо отыскивать трупы своих людей, складывая их вместе с оружием поверх кучи сухих веток, которая вскоре должна была превратиться в гигантский погребальный костер: именно так хоронили гирканийцев на их далекой родине. Своей преданностью и храбростью они заслужили могилу более достойную, чем животы стервятников.
Вот уже несколько часов Конан продолжал откапывать своих мертвецов. Он наконец перестал терзаться чувством вины: его люди пошли в бой по своей воле и пали с честью, он за них отомстил. Но легче от таких мыслей не становилось. Киммериец как раз вытаскивал из воды последнего воина, когда заметил, что губы того шевелятся. Это был Ари, его первый помощник.
Глаза Ари был закрыты. Конан склонился над ним и принялся тормошить, пытаясь привести в чувство, и вдруг… с отвращением отпрянул. Движение губ покойника исходило от небольшого краба, уютно обосновавшегося во рту. Тварь, по всей видимости, забралась туда в поисках самого нежного мяса. Конан брезгливо смахнул маленького падальщика острием меча, заметив сырой розовый лоскутик, зажатый в клешне.
…Это все, что осталось от Ариного языка.
Тело гирканийца он закинул на самый верх кучи, насчитывавшей теперь более двухсот человек. Плечи варвара немилосердно стонали, а сам он едва переводил дыхание. Дневная жара окончательно сразила разбитое тело. Зевнув, он немного помедлил, оценивая проделанную работу. Затем побрел в сторону лагеря, что лежал в миле отсюда. Там он надеялся утолить жажду доброй чашей вина, выбрать быстрого коня и насобирать хвороста для растопки.