Когда я была совсем маленькой, однажды я заметила, как отец достал одну из толстых книг в тёмно-бордовом переплете, за ней находился тайник. Таких тайников и сейфов в доме было полно, но точно я знала лишь об этом. Осматривая каждую полкк, я пыталась найти эту книгу, вспомнить, где именно она находилась. Ощупывая каждую книгу, я принялась сбрасывать их с полок, пока, будучи на пороге отчаяния, я не нашла то, что искала. Со вздохом облегчения я выдернула книгу вместе с остальными фолиантами и уткнулась взглядом в замок с шифром. Дерьмо, гребаное дерьмо! А чего я ждала? Найти лакированную шкатулку с баблом? Мне нужны были только наличные, по кредиткам меня вычислили бы в одно мгновение.
Ладно, Ева! Сконцентрируйся на замке. Ничего сложного, самый обычный сейф, вот только знать бы код! День моего рождения! Это должно было сработать! Я набрала цифры по порядку и… Ничего не произошло. Черт! По телу пробежала колючая дрожь. За дверью послышался далёкий звук. Не хватало, чтобы отец застал меня здесь. Я попробовала ещё и ещё раз, пока от злости у меня не взмокли ладони. Всё это было бесполезно.
И вдруг меня осенило! День рождения Милы! Ну конечно! Я закрыла глаза, стараясь сконцентрироваться на дате на фотографии… 12 августа 96-го, он сказал, что она погибла за два дня до своего двадцатилетия. Вычислить дату дня её рождения не составило труда. Я ввела код и, повернув колесо в последний раз, услышала щелчок. Да! «Спасибо, мама», — подумала я. Она подарила мне жизнь во второй раз. Это были грязные деньги, но в грязной игре, которую затеял со мной отец, меня могли спасти только они.
Забитый до краев сейф опустел за секунду, и вдруг я услышала его голос. Голос отца. Он шёл сюда. Быстро захлопывая сейф, я принялась судорожно составлять все книги на место и в последнюю секунду нырнула под стол, задыхаясь от страха. Послышались шаги по ковру, и я увидела пару черных блестящих туфель, остановившихся у стола. Я стала молиться Богу, в которого никогда не верила, перебирая в голове все слова, что когда-либо слышала от набожной Рейчел, молившейся о благополучии семьи каждую ночь перед сном.
— Товар уже в доках? — его голос был напряженным и хриплым, — отлично. Поблагодари Бога, Креиг. Сегодня я не в настроении. Проследи, чтобы наша часть прибыла на склад, и позвони Лоренцо. Пусть принимает эстафету. Завтра в Вегасе я закрою сделку с триптихом Бэкона. Позаботься обо всём необходимом для её перевозки в мой личный сейф в Малибу. Как только картина будет у нас, я смогу перепродать её в десяток раз дороже. Я знаю одного еврея, который давно мечтает о триптихе. Если всё пройдёт гладко, и картина уйдёт к нему, нам не нужно будет делиться с Ван Гогом. Я сыт по горло этим дерьмом. Пришло время распрощаться с ним, а затем и с Хеллом.
Я не могла поверить своим ушам. Триптихом называли «Три наброска к портрету Люсьена Фрейда», написанные Беконом в 1969 году. Насколько я помню, на Нью-Йоркском аукционе они были проданы за сумму, превышающую 140 миллионов.
Отец повернулся к полкам и потянулся к бордовой книге. Нет, нет, нет!!!! Только не туда!
— Что?! — гробовым голосом переспросил он, — у меня через час самолёт, а ты только сейчас сообщаешь мне о том, что вы нашли этого старого идиота с простреленной башкой, а две картины Салвадора Дали куда-то исчезли?! Ты, тварь, хоть представляешь, сколько денег я за них заплатил! — отец ударил кулаком по столу, — Крейг! Ты конченый идиот! — заорал он, — готовься, ты труп! Слышал меня, мудила?! Ты, — орал он, — уже вонючая масса мяса, гниющая в лесах в ста километрах к северу от Лос-Анджелеса, — отец упал в кресло, хватаясь за сердце, — сделай себе одолжение, позаботься о себе сам до того, как я прибуду на место. Потому что если ЭТО буду делать я, ты пожалеешь о каждом дне своей никчёмной жизни.
Моё сердце стучало так громко, что, казалось, не только отец, но и весь дом мог его слышать. Он быстро встал — кресло жалобно скрипнуло, и ступая тяжёлыми шагами, осыпая проклятиями всё человечество, покинул кабинет, а я стекла на пол, прижимая к себе сумку с деньгами.
Секунды складывались в минуты, минуты тянулись словно тягучая клейкая масса. Казалось, я неподвижно просидела под столом целую вечность. Прислушиваясь, я выползла из своего убежища и, тяжело дыша, огляделась по сторонам. Мне показалось, что кое-что здесь я всё-таки забыла. Медленно я подошла к отцовскому столу и открыла ящик. Внутри лежало портмоне из грубо выделанной коричневой кожи, то самое, в котором отец хранил фотографию.