Как будто мое тело лишь и ждало того дозволения. Тяжелые веки закрывались сами собой. Я успел лишь отползти назад и прислониться спиной к стене, как меня срубило в сон.
Когда я открыл глаза, все тело мое невольно передернулось от страха. Только потом мой разум медленно пробуждался вместе со мной, вспоминая, где я нахожусь, что это за убогая хибара и самое главное – кто ее хозяин.
– Вставай, – услышал я голос Жана и инстинктивно обернулся на него.
Он стоял, прислонившись спиной к стене и скрестив руки на груди. На столе, где днем разложилось роскошное пиршество, сейчас горела лампа из красного стекла.
Свет инфернально очерчивал лицо Жана. Его сосредоточенное выражение встревожило меня, и я оглянулся на выход.
Дверь была открыта настежь.
Воздух успел достаточно остыть, чтобы прохлада мягко прикасалась к моему лицу, растерзанному палящим зноем.
Я принялся насилу подниматься. Несмотря на гнусную боль, мне было лучше – немало сил мне придала трапеза, свершившаяся накануне.
Жан перевел нелюдимый взгляд на меня, и я точно читал – разум его был занят чем-то иным, безмерно важным и далеким.
Я не знал, куда деть себя, как унять ноющую боль, и просто стоял, придерживая цепь, чтобы тяжелые звенья так мучительно не оттягивали мое истерзанное запястье.
– Пошли, – бросил Шастель, направившись к выходу мимо меня.
Я поспешил за ним.
Когда мы вышли из дома, на нас из темноты выбежали гиены, и Жан взвел руку и медленно ее опустил, унимая щенячий восторг своего зверинца.
Глаза быстро привыкли к ночному мраку. Жан брел своим широким скорым шагом безо всякой оглядки на меня.
Я пристально всматривался себе под ноги, боясь споткнуться о корягу или камень, но от моего внимания не ушла перемена в наших черномордых горбатых спутниках.
Гиены, будучи выпущены на волю, не резвились так, как это было днем. Первой моей мыслью было, что звери попросту устали с прошлой прогулки, но, приглядевшись, увидел, что твари поджимают уши и хвосты, и их осторожная походка суетливо семенила.
Вскоре мы снова стали спускаться вниз по пологому склону. По краям узкой тропки чернели кусты дикого шиповника, и сейчас растение напоминало мне морских ежей.
Я точно не знал этой тропы – я бы запомнил эти скорбные силуэты деревьев, которые застыли в неведомой мне и непонятной, но безумно живописной агонии.
От высоты и чистоты небосвода захватывало дух. Над нами открывался купол неба, о котором тоскливо мечтают астрономы на нашей хмурой северной родине. Небо было такого глубокого и непомерно сильного цвета, в который смотришь и не можешь поверить.
Я приметил несколько одиноко стоящих земляничных деревьев, которые тянули свои тела. Их стволы живописно гнулись, как будто бы от скуки, как будто их утомила эта широкая, раскрытая равнина.
Далекие рощи оливковых деревьев тянулись темно-синими зубчатыми рядочками, а уже за ними величественно восходили пологие склоны небольших гор.
Я от всего сердца любовался этим великолепием величественной вечной ночи, которая расстилалась и царила здесь. Все нутро мое подсказывало, что этот вид, как будто древний, давно забытый сон, будет последним, что я увижу.
Если раньше мне казалось, что звери как-то поубавили прыти, то сейчас я отчетливо видел – Жан преломляет их волю, заставляя следовать с нами.
Зверье робко семенило своими полосатыми лапами, будто бы здесь была огненная земля, и они не могли вовсе ровно стоять на одном месте. Становилось не по себе от этого поведения гиен, но от наблюдения меня отвлек резкий звук.
Мерзкий хруст вновь раздался, я невольно поморщился и обернулся на Жана. Шастель снова круто повел головой, разминая шею, и меня вымораживало от этого.
Мы стояли один на один с бескрайней равниной посреди полночной тьмы. Шастель сделал шаг, на который, видимо, ему было не так-то просто решиться. Ни звезды, ни тонкий месяц никак не могли развеять тот мрак, сквозь который я шел следом за Жаном.
Полагаться мне оставалось разве что на собственное чутье, ступая в кромешной темноте.
Порыв ветра зашуршал в сухом кустарнике, и я невольно вздрогнул всем телом и обернулся. Нервное истощение уже стало много сильнее меня. Мой взгляд скользнул по гиенам – зверье не отводило от нас своих маленьких черных глаз, которые поблескивали влажными бусинками в робком серебре месяца.
Мне не передать, что я испытывал, ступая по проклятой земле, проходя тот путь, которого страшатся дикие звери.