— Роза? К вам можно?
— Джеймс? — девушка бросилась открывать. — Конечно, можно. Я не сплю. Господи, как вы долго. Я уж думала…
— Дядюшке пришло в голову поговорить о делах, — пожал плечами кузен, протискиваясь в комнату. — Я ведь принимаю участие в его делах. Да и свои капиталы тоже кое-куда вложил и не должен про них забывать, — он отмахнулся, показывая, как мало для него значит вся эта финансовая канитель. — Вы готовы?
— Да.
— В таком случае, переодевайтесь.
Роза с опозданием заметила в руках Джеймса небольшой сверток, накрытый сюртуком, и пару ботинок. Мужских ботинок.
— Что это?
— Ваш выходной костюм. Неужели вы думаете, что я поведу с собой на прогулку женщину? Переодевайтесь.
Секунду-другую Роза колебалась. А потом решительно сгребла вещи в охапку:
— Давайте.
Четверть часа спустя двое молодых людей осторожно пробирались к черному ходу, держась вдоль стен. Розе было неловко. Если к брюкам после панталон она привыкла быстро — то же самое, разве что плотнее облегает ноги и намного длиннее, и движений совсем не стесняет — то рубашка, надетая на нижнюю сорочку без корсета, и ботинки ее нервировали. Как это можно — ходить без каблуков? И грудь чувствуешь как-то непривычно свободно. Она все время боролась с собой, чтобы не прикрыть ее ладонями — не отпускало ощущение, что она полуголая.
— А нас не заметят? — шептала она на ходу. — У нас все получится?
Почему-то ей казалось, что, увидев девушку в мужской одежде, все ее сразу узнают, начнут показывать пальцем и стыдить. А там дойдет до отца и мамы… Скандала не избежать.
— Не волнуйтесь, кузина, — Джеймс, тем не менее, шел осторожно и постоянно к чему-то прислушивался. — Я сто раз уже уходил этим путем. И меня ни разу не поймали.
— Вы сто раз, а я ни разу. Джеймс…
В глубине дома хлопнула дверь. Девушка вздрогнула, хватая своего спутника за руку.
— Все в порядке. Это где-то на половине слуг. Идите за мной, кузина и… Вот еще что, — Джеймс задержался внизу лестницы, — надо вам придумать имя.
— Имя?
— Имя, фамилию и все такое прочее. Там, куда я вас поведу, появление не просто девушки, одетой в мужскую одежду, но дочери сэра Генри Фрамберга произведет, мягко выражаясь, неизгладимое впечатление. И существенно скажется на репутации, как моей, так и вашей, если все станет известно обществу.
Роза содрогнулась. Что такое общественное мнение, она прекрасно поняла еще в пансионе.
— И как меня будут звать?
— Джоном, — пожал плечами Джеймс. — Джоном Фицроем, моим младшим братом, который впервые прибыл в столицу, еще ничего не знает, но, как и все провинциалы, любопытен и осторожен до трусости.
— До трусости? — изумилась Роза.
— А вы, братец Джон, настаиваете на том, чтобы лезть в драку и размахивать кулаками?
— Кулаками? Но это…
— Не достойно настоящей леди… и моего младшего братишки.
Поразмыслив, девушка поняла, что Джеймс прав. Она не станет драться. Это неприлично. И спорить с теми людьми, которые ей встретятся, тоже не будет — хотя бы потому, что ее может выдать голос. Значит, придется разыгрывать из себя трусишку?
— А ваш брат Джон не обидится, если мы выставим его трусом?
— Дорогая, у меня нет брата по имени Джон. Есть две сестры. А моему настоящему брату всего одиннадцать лет, и зовут его Максимилианом. В данный момент он обучается в пансионе иезуитов… Кстати, раз уж мы об этом заговорили… думаю, нам, как родным братьям, на время нашей прогулки стоит перейти на «ты». Как считаешь, Джон?
Роза беззвучно пошевелила губами, примеряя свое новое имя.
— Отлично, братец Джеймс. — она попыталась произнести это как можно грубее и, кажется, у нее получилось. Во всяком случай, Джеймс только подмигнул:
— Тогда вперед.
С этими словами тот распахнул дверь черного хода, и на девушку пахнуло прохладным сырым воздухом ночного города.
На шестой день рабочей недели всегда давали зарплату за отработанное время. Колокол, знаменующий окончание работы, прозвучал почти на два часа раньше обычного, но сегодня никто не торопился к воротам. Рабочие потянулись к конторе, где им выдавали деньги. Среди них были и те, у кого на руках были долговые расписки — брал ли неурочный выходной, опоздал ли на работу, нечаянно сломал или вывел из строя механизм — все эти нарушения заносились мастерами и начальниками цехов в отдельные книжечки, чтобы потом у рабочего вычли из зарплаты несколько пенсов или даже шиллинг-другой.
К удивлению Виктора и Сэма, им тоже вручили такие расписки — как выяснилось, за те две пролитые мимо котла бочки, которые юноши не удержали в тот день, когда ловили заболевшего Джонса. Сумма была невелика, по паре шиллингов с каждого. Но, учитывая, что им, как новеньким, платили меньше прочим, это было неприятно. Юноши старались изо всех сил, день-деньской таская бочки, а в свободное время помогая возле котлов — надо было перемешивать воду, вовремя удалять засорившиеся фильтры, следить, чтобы не гас огонь под выпаривателем. Оба к вечеру уставали так, что едва хватало сил поужинать. И если мать Виктора с пониманием относилась к тому, что сын, придя домой и наскоро перекусив, как подкошенный, падает на кровать и сразу засыпает, то у Сэма были сестренки, которые вечером липли к брату, приставая с разговорами, и родители, которым надо было помогать по хозяйству. Сэм часто не высыпался, до полудня работал еле-еле, и Виктору приходилось стараться за двоих. Ибо мистер Уильямс не раз и не два грозил оштрафовать тех, кто отлынивает от работы.