Первый брошенный им чемодан был пойман арабским носильщиком. Второй аккуратно приземлился у ног сэра Генри Мерривейла, чье состояние невозможно описать словами. Третий чемодан ударился о стену вокзала и раскрылся, усеяв тротуар рубашками, носками, туфлями, туалетными принадлежностями и экземпляром журнала «Рэззл».
— Да утонут твои сыновья в нечистотах! — взвизгнул Абу Овад и исчез в кабине как раз вовремя, чтобы не быть сброшенным наземь молочным фургоном.
Последовавшие пять минут охарактеризуем лишь вкратце.
Кто-то — возможно, корреспондент «Аргус ньюс сервис» — вручил Г. М. обрезок его галстука. Кто-то другой — вероятно, из «Мьючуал пресс» — подал ему альбом с вырезками. Арабские носильщики усердно упаковывали пострадавший чемодан, в результате чего отделанная серебром щетка и пара золотых запонок больше никогда не вернулись к владельцу. Гнев великого человека несколько улегся, когда он оказался на платформе номер 1 возле трехчасового экспресса в Александрию,[9] глядя с высоты своего роста в красивые карие глаза девушки в сером дорожном костюме.
— Как вы себя чувствуете? — спросила Хелен.
— По правде говоря, плохо, — ответил великий человек. — Я в любую минуту могу умереть от сердечного приступа. Пощупайте мой пульс.
Девушка повиновалась.
— Ужасно, — мрачно произнес Г. М. — Но по крайней мере, на сей раз я выберусь из этой проклятой страны.
— Вы едете поездом в Александрию, а оттуда летите самолетом в Англию?
— Совершенно верно, дорогая.
Хелен опустила глаза.
— Вообще-то, — призналась она, — я попросила в туристическом агентстве место рядом с вами. Мне нужен совет, сэр Генри, и только вы можете его дать.
Великий человек скромно кашлянул. Заметив, что один из репортеров собирается сделать очередной снимок, он снял шляпу, обнажив большую лысую голову, и устремил в пространство суровый взгляд, ожидая вспышки и щелчка фотоаппарата. После этого он снова (насколько это было возможно) принял нормальный человеческий облик.
— Вы что-то сказали, дорогая? — подбодрил девушку Г. М.
— Полагаю, вы читали в газетах о смерти профессора Гилрея?
— Угу.
— И о некоей бронзовой лампе? — добавила Хелен. — Все прочие находки сейчас, разумеется, в Каирском музее. Но египетское правительство презентовало мне лампу в качестве сувенира.
При словах «бронзовая лампа» кольцо репортеров сомкнулось вновь.
— Простите, леди Хелен… — начал корреспондент «Интернешнл фичерс».
Хелен повернулась к журналистам. Она явно опасалась потока вопросов, безупречно вежливых, но цепких, как щупальца осьминога. Девушка попыталась улыбнуться и сделать вид, что это всего лишь дружеская беседа перед отъездом.
— Извините, джентльмены! — сказала она, повысив голос и приподнявшись на цыпочках, как будто старалась разглядеть задний ряд журналистов. — Но, честное слово, мне больше нечего вам сообщить! И поезд отходит с минуты на минуту.
В ответ послышался успокаивающий хор.
— Еще полно времени, леди Хелен!
— Только один снимок!
— Не могли бы мы сфотографировать вас держащей бронзовую лампу и смотрящей на нее?
Хелен делано засмеялась:
— Сожалею, джентльмены, но бронзовая лампа в моем багаже.
— Каковы ваши планы по возвращении в Англию, леди Хелен?
— Я собираюсь открыть Северн-Холл.
— Северн-Холл? А разве он закрыт?
Подойдя ближе к поезду, Хелен положила ладонь на дверную ручку вагона первого класса. Раболепный проводник метнулся вперед, чтобы открыть для нее дверь. Девушка казалась обрадованной перемене темы.
— Он закрыт давным-давно, — ответила она. — Из прислуги остался только старый дворецкий Бенсон, но думаю, он сумеет подобрать штат.
— Ваш отец остается в Каире, не так ли?
— Он приедет позже.
— Есть ли правда в слухах, будто ваш отец слишком болен, чтобы ехать?
В воцарившемся под дырявым желтым навесом молчании послышался отдаленный гудок паровоза.
— В этом нет ни слова правды, джентльмены! Можете сообщить это от моего имени. С моим отцом все в порядке. За ним присматривает мистер Робертсон.
— Значит, он нуждается в присмотре? — невинно осведомился корреспондент «Аргус ньюс сервис».
— Я имела в виду…
— Он болен, леди Хелен? Что вы думаете об этих слухах?
Девушка глубоко вздохнула, как будто стараясь обдумать каждое слово. Ее почти умоляющий взгляд скользил по толпе репортеров.
— Повторяю, джентльмены: можете сообщить от моего имени, что в этих слухах нет ни слова правды! Глупая зловредная чушь о проклятии, связанном с гробницей и даже с бронзовой лампой… — Она снова набрала воздух в легкие. — Можете сообщить, что по прибытии в Англию я буду больше всего наслаждаться видом моей комнаты в Северн-Холле. Я собираюсь поставить лампу на каминную полку и… по крайней мере, попытаюсь написать правдивый отчет об экспедиции. Как только я войду в эту комнату…
На внешнем краю толпы послышался приятный голос:
— Вы никогда не доберетесь до этой комнаты, мадемуазель.
Глава 3
В последовавшей напряженной паузе репортеры инстинктивно обернулись и расступились, пропуская говорившего, который бочком прошел сквозь их ряды.
Это был очень худой мужчина лет сорока, а может, и моложе. Будучи выше среднего роста, он не выглядел высоким из-за сутулых плеч. На голове у него красовалась алая феска с кисточкой, вроде бы являющаяся признаком турецкого гражданства. Однако поношенный костюм европейского покроя, белый галстук и французский акцент в английской речи выглядели столь же неопределенно, как и цвет лица, промежуточный между белым и коричневым.
Человек пробрался вперед, продолжая улыбаться и не сводя взгляд маленьких и блестящих черных глаз с лица Хелен.
— Кто это сказал? — воскликнула девушка, обретая дар речи.
— Я, мадемуазель, — ответил незнакомец, появившись перед носом, вернее, над головой Хелен так внезапно, что она отшатнулась.
— Вы представляете французскую газету? — озадаченно спросила девушка.
Незнакомец рассмеялся.
— Увы, нет. — Он развел руками с комичным сожалением. — Не имею чести. Я бедный ученый из… ну, скажем, смешанного происхождения.
Внезапно вся комичность словно испарилась. Отчаянный призыв блеснул в маленьких черных глазках, оживив похожую на труп фигуру. Незнакомец протянул к девушке руки. В его голосе — мягком завораживающем басе — послышались напряженные нотки.
— И я умоляю вас, — продолжал он, — не вывозить из страны краденую реликвию.
— Краденую реликвию? — переспросила Хелен.
— Да, мадемуазель. Бронзовую лампу.
Хелен снова беспомощно огляделась, рассерженная почти до слез.
— Позвольте напомнить вам, мистер…
— Алим-бей, к вашим услугам, — отозвался незнакомец, слегка коснувшись кончиками пальцев сначала своего лба, а затем груди. — Наарак сайд! — добавил он по-арабски.
— Наарак сайд умбарак, — машинально ответила Хелен и продолжала, повысив голос: — Позвольте напомнить вам, Алим-бей, что эта «краденая реликвия» подарена мне египетским правительством.
Алим-бей приподнял плечи:
— Простите, но имело ли оно право дарить ее?
— По-моему, да.
— К несчастью, в этом мы расходимся. — Алим-бей молитвенным жестом прижал одну ладонь к другой. — Пожалуйста, подумайте, мадемуазель! Вы считаете, что эта лампа всего лишь маленькая вещица, а я говорю, что это не так. — Он быстро продолжал, словно боясь, что его остановят: — При свете этой лампы во мраке ночи верховный жрец Амона видел смерть и творил заклинания. Тело, которое вы извлекли из саркофага… — Алим-бей изобразил руками жест отчаяния, — это тело, вытащенное вами из деревянного гроба, принадлежало не просто фараону. Напоминаю, что он был верховным жрецом Амона, опытным в искусствах, находящихся за пределами вашего понимания. Он не будет этим доволен.