Да, он сумел тебя воспламенить. Что тогда говорить о сердцах юных экзальтированных девиц, воспитанных в атмосфере махрового немецкого католицизма, неведомо где, но навечно подцепивших бациллу революционного реформаторства?
«Вы любили друг друга?» Этот вопрос так и не слетел с твоего языка, словно ты испугался быть рассеченным надвое обоюдоострым мечом её взгляда. Ты испугался её лезвия и, может быть, зря. Тогда бы ты, наконец, как созревшая тыква, распалась на две половинки. Свет и тьму, добро и зло… Герман и Альдо. Флора и Ульрика…
Ульрика?.. Похоже, это заходит всё дальше. Вот и она… Зачем ему всё рассказала, про отца и сестру? Хотя, может, ты видишь тут значения, смыслы, символы. Дурная привычка несостоявшегося литератора, подрабатывающего литконсультантом.
Для Ульрики, для биографии этой рыжей боливийско-немецкой бестии, этой неистовой католической революционерки, высокой и гладкой, как обоюдоострый клинок тевтонского меча, это лишь факты её личного крестового похода. Клинок Ульрики Артль холоден, как арктический лед. И в сиянии этого лезвия не отыщешь пятен сомнений и глупой рефлексии, а есть лишь две, как бритва, заточенных стороны: кровавая сила добра и зло, татуированное в звездно-полосатый узорчик.
По крайней мере, голос её выказывал олимпийское спокойствие… И когда она задала свой вопрос, скованный льдами спокойствия, не дал ни одной трещины. Да, трещина прошла лишь при упоминании о Несторе и о герилье в Теапонте. Бедняга, он был тогда застрелен. Как и многие другие. «Пресенсия» писала, что «на груди молодого лидера левых католиков, действительно, как стигматы, расцвело сердце Иисуса…»
Только не надо юлить, Альдо. Приступ тошнотного малодушия, нестерпимый до судорог сартровского Рокантена[17], у тебя вызвал её вопрос, прямой и безжалостный, как взмах обоюдоострого меча. И ты испугался.
Внутри тебя всё задрожало, как у смертника, вроде бы свыкшегося с приговором, но не могущего совладать с физиологическими рефлексами страха в тот момент, когда к нему в камеру вошли палачи. Ты испугался своего молчания и того, что она увидела тебя насквозь, твоё жалкое, набитое рефлексией нутро. Вчера… нет, сегодня ночью, бессонной парижской ночью, в промежутках между вашими хищными схватками, между теми фотовспышками времени, когда вы засыпали и просыпались, с новыми силами и тем же желанием… Ты выдал себя с потрохами, трусишка Пиноккио.
Она недвусмысленно намекнула на герилью. Нет, не так… она предложила, четко и однозначно, одним порывом, как вынимают меч из ножен. «Ты поедешь в Боливию?» – произнесла она. И после паузы: «С нами…». А он молчал, весь во власти услышанных слов. И сердце стучало так гулко, а ему слышался гул барабана, сделанного из его же ослиной кожи. И рой вопросов-детей, рожденных её нестерпимым зеленым пламенем, мельтешил и галдел в бессонной, гулкой его голове. «Зачем?», «Кто это мы?», «Почему не с тобой?»… Наконец: «Это герилья?».
Она так и не повторила тогда вопрос, а ответил ты только теперь. И ответ выродился в глупую шутку. Или ты попросту ищешь себе оправдание, Альдо? Алиби, Альдо!.. Для твоей жалкой, трясущейся душонки, заласканной до поросячьего визга любящими пальчиками Флоры…
Ульрика вышла из ванной в белоснежном гостиничном полотенце, будто в снегах недосягаемой вершины.
– Завтра ты переедешь к нам. «Хвоста» за тобой ребята не нашли, а снимать номер очень дорого…
– А за мной следили? – с излишней взволнованностью откликнулся ты, удивленный и тем, что в голосе Ульрики ты не заметил ни грана ожидавшейся насмешки или осуждения.
– Конечно, – деловито ответила Ульрика и тряхнула мокрым золотом своих роскошных волос. – Торрес все эти дни «вел» тебя. У посольства и до отеля.
– Тогда он должен знать про нас…
– У отеля я его сменяла. Впрочем… – она пожала оголившимися плечами и равнодушно хмыкнула. – А что это меняет?
Настает твоя очередь пожимать плечами.
– Ну… Он бы с большим удовольствием последил за тобой. Ты ему нравишься…
Ульрика совершенно искренне рассмеялась, не прекращая одеваться.
– Торрес? Ему нравится любая юбка. Такие они, перуанцы, – и внезапно зло и жестко проговорила: – …Но нет человека более надежного в деле, чем Торрес. Он работал с Уго Бланко, с Бехаром… Он много чего знает о том, что такое пикана…
17
Рокантен – главный герой романа «Тошнота» французского писателя и мыслителя Ж.-П. Сартра.