– Дело не только в Эрике, – объяснила она. – Это касается всех мужчин. Не подумайте, что я хвастаюсь, будто много о себе понимаю. Я знаю, что некрасива. Но я не хочу быть порочной. Не хочу. Почему мужчины... Почему все, с кем я...
– Вы случаем не обо мне говорите? – спросил я.
– Нет. Вы же знаете, что нет. Зачем надо мной смеяться?
– Видите, есть исключения. Кто еще? Мадисон Эндрюс, например?
– Вы с ним мало знакомы или мало про него слышали, иначе бы не говорили.
– И то правда, – согласился я. – Но при чем тут проклятие? Значит, у него такая натура. Он что, был очень настойчив?
– Скорее смешон, – сказала она с горечью.
– Давно это было?
– Года полтора. Отцу и мачехе я ничего не сказала. Мне... мне было стыдно, что мужчины так ведут себя со мной, и...
– А откуда вам известно, – проворчал я, – что с другими женщинами они ведут себя по-другому? Откуда вы взяли, что вы такая уж особенная? Если бы у вас был необычайно острый слух, вы бы сейчас услышали, как тысячи женщин в Сан-Франциско жалуются на то же самое, и Бог знает, может, половина из них – даже искренне.
Она отняла у меня свои руки и выпрямилась. Щеки у нее порозовели.
– Сейчас я и на самом деле чувствую себя глупой.
– Не глупее, чем я. Я вроде бы считаюсь сыщиком. С самого начала я верчусь, как на карусели, вдогонку за вашим проклятием, прикидываю, как оно будет выглядеть, когда мы встретимся лицом к лицу, – и все не могу догнать. Но скоро догоню. Потерпите недельку-другую.
– Вы хотите сказать...
– Я докажу, что ваше проклятие – сплошная чушь, но только на это потребуется несколько дней, может быть, недель.
Глаза у нее стали круглыми, она дрожала, боясь мне поверить, хотя ей очень хотелось.
– Значит, договорились, – сказал я. – Как вы собираетесь жить?
– Я... я не знаю. Вы мне правду говорите? Неужели все это кончится? И я буду... Вы действительно...
– Да. Вам не трудно вернуться на некоторое время в дом над бухтой? Там вы будете в достаточной безопасности, а делу это поможет. Мы бы прихватили миссис Херман и одного-двух из наших людей.
– Хорошо, – согласилась она.
Я посмотрел на часы и встал:
– А сейчас ложитесь спать. Мы переберемся завтра. Спокойной ночи.
Она прикусила нижнюю губу, собираясь что-то сказать и одновременно стыдясь говорить, но наконец выдавила:
– Мне понадобится морфий.
– Само собой. Какая у вас дневная норма?
– Пять... десять гран.
– Совсем немного, – сказал я и как бы мимоходом спросил: – Он доставляет вам удовольствие?
– Боюсь, я слишком далеко зашла, чтобы об этом думать.
– Начитались газет Херста, – сказал я. – У нас там будет несколько свободных дней, так что, если хотите вылечиться, – я к вашим услугам. Дело несложное.
Она неуверенно рассмеялась, странно кривя губы.
– Уходите, – выкрикнула она. – С меня достаточно обещаний и уверений. Больше я сегодня не выдержу. И так будто пьяная. Пожалуйста, уходите.
– Хорошо. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи... и спасибо.
Я прошел в свою комнату и закрыл дверь. Мики свинчивал с бутылки крышку. Колени у него были в пыли. Он придурковато улыбнулся и сказал:
– Обольститель! Чего ты добиваешься? Захотелось обзавестись семьей?
– Тише. Что нового?
– Окружные умники убрались восвояси. Когда я возвращался из кафе, рыжая сиделка торчала у замочной скважины. Я отогнал.
– И занял ее место? – спросил я, кивнув на его грязные колени.
Но Мики трудно смутить.
– Черт, нет, конечно, – ответил он. – Она торчала у другой двери, в коридоре.
20. Дом над бухтой
Я вывел из гаража машину Фицстивена и отвез Габриэлу с миссис Херман в дом над бухтой. Габриэла была в подавленном настроении. Она пыталась улыбаться, когда к ней обращались, но сама ни с кем не заговаривала. Я решил, что ее угнетает мысль о возвращении в дом, где она жила с Коллинсоном, но когда мы приехали, вошла она туда без видимой неохоты и от пребывания там мрачнее не стала.
После второго завтрака – миссис Херман оказалась хорошей стряпухой – Габриэла решила, что хочет погулять, и мы вдвоем пошли в мексиканский поселок к Мери Нуньес. Мексиканка пообещала вернуться на работу завтра. По-видимому, она хорошо относилась к Габриэле – но не ко мне.
Мы возвращались берегом, пробираясь между камней. Шли медленно. Габриэла хмурила брови. Заговорили мы только тогда, когда до дома оставалось полкилометра. Тут она села на круглый камень, нагретый солнцем.