Габриэла отняла ладони от лица и застенчиво улыбнулась:
– Странно, что раньше вы мне не нравились. – Она снова стала серьезной. – Однако...
– Никаких «однако», – сказал я. – Вы уже не маленькая, должны знать, что все люди, кроме совсем помешанных и совсем тупых, время от времени находят в себе признаки ненормальности. Чем больше в себе копаешься, тем больше на руках доказательств. А уж как вы в себе копались – такое мало кто выдержит. Ходить и твердить: я – сумасшедшая! Удивительно еще, что вы на самом деле не свихнулись.
– А может быть, свихнулась.
– Нет, вы – нормальный человек, можете мне поверить. Впрочем, не хотите – не верьте. Просто пошевелите мозгами. Ваша жизнь началась чертовски неудачно. С раннего возраста вы попали в плохие руки. Мачеха была чудовищем и сделала все, чтобы сгубить вас, а в конце даже убедила, что над вами тяготеет особое семейное проклятие. Я знаком с вами всего месяца два. За это время на вашу голову свалились все известные людям беды, к тому же, из-за веры в проклятие, вы считали себя виноватой в них. Так? Ну, и как это на вас сказалось? Почти все время вы находились в трансе, часто – в истерике, а когда был убит муж, решили покончить с собой... но оказались достаточно разумной, чтобы представить, как пуля будет раздирать тело.
Нет, милочка! Я всего лишь наемный сыщик, и ваши беды касаются меня постольку-поскольку, но кое-что из случившегося даже меня выбило из колеи. Кто, как не я, пытался укусить привидение в этом чертовом Храме? А я ведь не молод и ко всему притерпелся. Мало того, сегодня утром чуть ли не у вашей кровати взрывают бомбу с нитроглицерином. И что? Вечером вы уже на ногах, одеты и спорите со мной о своем здоровье.
Если вас и можно назвать ненормальной, то лишь в том смысле, что вы выносливее, здоровее и уравновешеннее обычных людей. И бросьте думать о наследственности Дейнов, подумайте о Мейене. Откуда у вас такая выносливость, как не от него? Почему он выжил на Чертовом острове, в Центральной Америке, в Мексике и не согнулся до самого конца? Вы похожи на него больше, чем на любого из знакомых мне Дейнов. И если есть у вас следы вырождения – хотя Бог знает, что это такое, – они тоже от него.
Моя речь пришлась Габриэле по душе. Глаза ее сделались почти счастливыми. Но пока я, выдохшись и спрятавшись за табачным дымом, искал другие слова, они опять потускнели.
– Я рада... и признательна, если, конечно, вы говорили искренне. – Она снова прижала ладони к щекам, а в ее голосе появилась безнадежность. – Не знаю, на кого я похожа, но мачеха все же права. И ничего тут не поделаешь. Вы же не станете отрицать, что над моей жизнью и жизнью всех, кто связан со мной, висит черное проклятие?
– А надо мной? Последнее время я только тем и занимаюсь, что торчу около вас, влез во все ваши дела, и ничего не случилось, во всяком случае, ничего серьезного.
– Вы – иное дело, – медленно произнесла она, морща лобик. – Мы с вами в других отношениях. Для вас это только работа.
Я засмеялся:
– Такой аргумент не пройдет. А Фицстивен? Он, конечно, знал вашу семью раньше, но здесь, в гостинице, оказался благодаря мне и поэтому был от вас еще дальше, чем я. Так почему не я пострадал первым? Может быть, бомба предназначалась мне? Вполне вероятно. Но тогда тут замешано не ваше неотвратимое проклятие, а люди, которые могут допустить промах.
– Вы ошибаетесь, – сказала она, уставившись в коленки, – Оуэн любил меня.
Я решил не выказывать удивления.
– Неужто вы... – начал я.
– Пожалуйста, не надо. Не заставляйте меня рассказывать. Особенно после того, что случилось утром. – Она выпрямилась, вздернула плечи и решительно продолжала: – Вы тут заговорили о неотвратимости. То ли вы не поняли, то ли притворяетесь и делаете из меня дурочку. Я вовсе не верю в неотвратимое проклятие, идущее от дьявола или от Бога, как в случае с Иовом, например. – Она теперь говорила с жаром и уже не хотела менять тему. – И не может ли быть... разве не существуют люди, которые... до мозга костей порочны и отравляют... могут вызывать самое плохое во всех, кто с ними общается?
– Существуют, – почти согласился я. – И могут, когда хотят.
– Нет, нет! Не важно, хотят или не хотят. Вызывают даже тогда, когда отчаянно не хотят. Именно так. Я любила Эрика, он был хороший, чистый. Вы сами это прекрасно знаете. Вы разбираетесь в людях, а с ним были хорошо знакомы. Я его любила, хотела, чтобы он был... Но когда мы поженились...
Она вздрогнула и протянула мне руки. Руки у нее были сухие, горячие, а кончики пальцев – словно лед. Мне пришлось крепко сжать их, чтобы ногти не вонзились мне в ладони.
– До замужества вы были девушкой?
– Да. Была. Я и сейчас...
– Тут не из-за чего волноваться. Как и у многих, у вас на этот счет идиотские понятия. К тому же вы привыкли к наркотикам. Правильно?
Она кивнула.
– А наркотики, – продолжал я, – подавляют половые потребности, притупляют желание, поэтому естественные, нормальные желания других людей начинают казаться ненормальными. Эрик же слишком сильно любил вас, был молод, видимо, неопытен, а значит – неловок. К чему выдумывать что-то ужасное?
– Дело не только в Эрике, – объяснила она. – Это касается всех мужчин. Не подумайте, что я хвастаюсь, будто много о себе понимаю. Я знаю, что некрасива. Но я не хочу быть порочной. Не хочу. Почему мужчины... Почему все, с кем я...
– Вы случаем не обо мне говорите? – спросил я.
– Нет. Вы же знаете, что нет. Зачем надо мной смеяться?
– Видите, есть исключения. Кто еще? Мадисон Эндрюс, например?
– Вы с ним мало знакомы или мало про него слышали, иначе бы не говорили.
– И то правда, – согласился я. – Но при чем тут проклятие? Значит, у него такая натура. Он что, был очень настойчив?
– Скорее смешон, – сказала она с горечью.
– Давно это было?
– Года полтора. Отцу и мачехе я ничего не сказала. Мне... мне было стыдно, что мужчины так ведут себя со мной, и...
– А откуда вам известно, – проворчал я, – что с другими женщинами они ведут себя по-другому? Откуда вы взяли, что вы такая уж особенная? Если бы у вас был необычайно острый слух, вы бы сейчас услышали, как тысячи женщин в Сан-Франциско жалуются на то же самое, и Бог знает, может, половина из них – даже искренне.
Она отняла у меня свои руки и выпрямилась. Щеки у нее порозовели.
– Сейчас я и на самом деле чувствую себя глупой.
– Не глупее, чем я. Я вроде бы считаюсь сыщиком. С самого начала я верчусь, как на карусели, вдогонку за вашим проклятием, прикидываю, как оно будет выглядеть, когда мы встретимся лицом к лицу, – и все не могу догнать. Но скоро догоню. Потерпите недельку-другую.
– Вы хотите сказать...
– Я докажу, что ваше проклятие – сплошная чушь, но только на это потребуется несколько дней, может быть, недель.
Глаза у нее стали круглыми, она дрожала, боясь мне поверить, хотя ей очень хотелось.
– Значит, договорились, – сказал я. – Как вы собираетесь жить?
– Я... я не знаю. Вы мне правду говорите? Неужели все это кончится? И я буду... Вы действительно...
– Да. Вам не трудно вернуться на некоторое время в дом над бухтой? Там вы будете в достаточной безопасности, а делу это поможет. Мы бы прихватили миссис Херман и одного-двух из наших людей.
– Хорошо, – согласилась она.
Я посмотрел на часы и встал:
– А сейчас ложитесь спать. Мы переберемся завтра. Спокойной ночи.
Она прикусила нижнюю губу, собираясь что-то сказать и одновременно стыдясь говорить, но наконец выдавила:
– Мне понадобится морфий.
– Само собой. Какая у вас дневная норма?
– Пять... десять гран.
– Совсем немного, – сказал я и как бы мимоходом спросил: – Он доставляет вам удовольствие?