На это Арония Холдорн не ответила. Она повернулась и медленно пошла по траве. Мне не оставалось ничего другого, как пойти рядом с ней. Сумерки сгущались. Когда мы отошли от машины шагов на пятнадцать, она сказала:
– Мистеру Эндрюсу показалось, что вы его подозреваете.
– Он не ошибся.
– В чем вы его подозреваете?
– В манипуляциях с наследством. Учтите, я в этом не уверен, а только подозреваю.
– На самом деле?
– На самом деле, – сказал я, – больше ни в чем.
– Да? По-моему, и этого вполне достаточно.
– Для меня достаточно. Не думал, что и для вас тоже.
– Простите?
Мне не нравилось, как у меня развивается разговор с этой женщиной. Я ее опасался. Я сгреб известные мне факты, подсыпал сверху догадок и прыгнул с этой кучи в неизвестное:
– Освободившись из тюрьмы, вы позвали Эндрюса, вытянули из него все, что он знает, и, уяснив, что он мудрит с деньгами барышни, воспользовались этим, чтобы запутать следствие и навести подозрение на него. Наш старикан имеет слабость к прекрасному полу: легкая пожива для такой женщины, как вы. Не знаю, что вы собираетесь с ним делать, но вы завели его, а потом навели на него газетчиков. Ведь это вы, я думаю, шепнули им о его непомерных тратах? Бесполезно, миссис Холдорн. Бросьте. Ничего не выйдет. Да, вы можете его раззадорить, подстрекнуть на противозаконные поступки, втравить в поганую историю: он и сейчас сам не свой, так его обложили. Но что бы он теперь ни натворил, за этим не спрячешь того, что натворил кто-то другой раньше. Он обещал привести имущество в порядок и передать наследнице. Оставьте его в покое. Ничего не выйдет.
Мы прошли еще шагов десять, а она все не отвечала. Мы очутились на тропинке. Я сказал:
– Эта тропинка ведет на скалу, с нее столкнули Эрика Коллинсона. Вы его знали?
Она вздохнула судорожно, будто всхлипнула, но голос ее был по-прежнему ровен, спокоен, мелодичен:
– Знала, вам это известно. Зачем вы спрашиваете?
– Сыщики любят задавать вопросы, заранее зная ответ. Зачем вы сюда приехали, миссис Холдорн?
– Вы и на это знаете ответ?
– Знаю, что приехали по одной из двух причин или по двум причинам сразу.
– Да?
– Первая: хотели узнать, насколько мы близки к разгадке. Правильно?
– Естественно, я тоже не лишена любопытства, – призналась она.
– В этой части я вас удовлетворю. Я знаю разгадку.
Она остановилась на тропинке лицом ко мне, ее глаза светились в густых сумерках. Она положила руку мне на плечо: я был ниже ростом. Другая ее рука лежала в кармане манто. Она приблизила ко мне лицо и заговорила медленно и очень внятно:
– Скажите мне чистосердечно. Без уверток. Я не хочу причинять зло без нужды. Подождите, подождите – подумайте, перед тем как говорить, – и поверьте мне, для уверток, блефа и лжи сейчас не время. Так скажите правду: вы знаете разгадку?
– Да.
Она слегка улыбнулась, сняла руку с моего плеча и сказала:
– Тогда продолжать это фехтование не имеет смысла.
Я бросился на нее. Если бы она стреляла из кармана, она могла бы меня застрелить. Но она попыталась вытащить пистолет. Я успел схватить ее за руку. Пуля ушла в землю между нашими ногами. Ногти ее свободной руки сняли три красных ленты с моей щеки. Я уткнулся головой ей в шею, подставил бедро раньше, чем она ударила коленом, сильно прижал ее к себе и руку с пистолетом завернул ей за спину. Когда мы падали, она выронила пистолет. Я оказался сверху. И продолжал занимать эту позицию, пока не нащупал пистолет. Едва я поднялся, подбежал Макман.
– Все в порядке, пьяных нет, – сказал я ему, не вполне владея голосом.
– Пришлось стрелять? – спросил он, глядя на неподвижно лежавшую женщину.
– Нет, цела. Посмотри, чтобы шофер не рыпался.
Макман ушел. Арония села, подобрала ноги и потерла запястье. Я сказал:
– Вот и вторая цель вашего приезда; хотя я думал, что это предназначалось для миссис Коллинсон.
Арония поднялась молча. Я ей помогать не стал – она почувствовала бы, как у меня дрожат руки.
– Раз мы зашли так далеко, не вредно и даже полезно будет поговорить.
– Пользы теперь ни от чего не будет. – Она поправила шляпу. – Вы сказали, что все знаете. Тогда хитрости бесполезны, а помочь могли только хитрости. – Она поежилась. – Ну, что теперь?
– Теперь ничего, только постарайтесь помнить, что время отчаянных действий прошло. Такого рода истории делятся на три части: поимка, осуждение и наказание. Согласимся, что по поводу первого делать уже нечего, а... каковы калифорнийские суды и тюрьмы, вы сами знаете.
– Почему вы мне это говорите?
– Потому что не люблю, когда в меня стреляют, потому что, когда работа сделана, не люблю, чтобы болтались свободные концы. Я не стремлюсь к тому, чтобы вас осудили за участие в афере, но вы мешаете – суетесь и мутите воду. Отправляйтесь домой и сидите смирно.
Мы оба не произнесли ни слова, покуда не вернулись к ее лимузину.
Тут она повернулась, протянула мне руку и сказала:
– Я думаю... не знаю, но мне кажется, что теперь я вам обязана еще больше.
Я ничего не ответил и не подал руки. А она, может быть, потому, что рука все равно была протянута, спросила:
– Вы вернете мне пистолет?
– Нет.
– Тогда передадите миссис Коллинсон привет и сожаления, что я не смогла с ней увидеться?
– Да.
Она сказала: «До свидания», – и села в машину; я снял шляпу, и она уехала.
22. Признания
Парадную дверь мне открыл Мики Лайнен. Он глянул на мою расцарапанную физиономию и засмеялся:
– Ну и везет тебе с женщинами. Нужно сначала уговорить, а уж потом набрасываться. Поберег бы шкуру. – Он показал большим пальцем на потолок. – Поднимись к ней, урезонь. Черт-те что вытворяет.
Я поднялся в комнату Габриэлы. Она сидела посередке растерзанной постели, дергая себя за волосы. Ее потное лицо выглядело на все тридцать пять. Из горла рвались жалобные повизгивания.
– Нелегко приходится? – спросил я с порога.
Она подняла руки от волос.
– Я не умру? – Вопрос еле продрался сквозь стиснутые зубы.
– Ни в коем случае.
Она всхлипнула и легла. Я натянул на нее одеяло. Она пожаловалась, что в горле какой-то комок, челюсти ноют, а под коленками боль.
– Нормальные симптомы, – уверил я. – Долго это не протянется, потом опять будут судороги.
Кто-то зацарапал в дверь. Габриэла рывком приподнялась и запричитала:
– Не уходите!
– Только до двери, – пообещал я.
На пороге стоял Макман.
– Эта мексиканка Мери, – зашептал он, – шпионила за вами и за гостьей. Я заметил, как она вылезла из кустов, и шел за ней до нижней дороги. Там она остановила «линкольн», и минут пять – десять они разговаривали. Ближе подобраться я не смог и ничего не расслышал.
– Где она сейчас?
– В кухне. Вернулась. А та поехала дальше. Мики говорит, что мексиканка ходит с ножом и добра от нее не жди. Это что, правда?
– Обычно он не ошибается, – сказал я. – Она переживает за миссис Коллинсон, а нас считает врагами. И чего лезет не в свое дело? Видимо, подглядывала и поняла, что миссис Холдорн против нас, а значит – за Габриэлу. Вот и решила наладить связи. У миссис Холдорн, надеюсь, хватило ума сказать ей, чтобы вела себя пристойно. В любом случае нам остается только наблюдать. Выгонять ее – себе дороже: без поварихи не обойтись.
Когда Макман ушел, Габриэла вспомнила, что у нас были гости, и стала расспрашивать о них, а заодно о выстреле и моем расцарапанном лице.
– Была Арония Холдорн, – сказал я, – немного поскандалила. Но все обошлось. Она уже уехала.
– Миссис Холдорн приезжала, чтобы убить меня, – спокойно, но с уверенностью сказала девушка.
– Возможно. Она со мной не откровенничала. А зачем ей вас убивать?
Ответа я не получил.
Ночь получилась долгая и тяжелая. Я провел ее по большей части в комнате Габриэлы, в кожаной качалке, которую притащил из гостиной. Спала она всего часа полтора, в три захода. И каждый раз с криком просыпалась от кошмаров. Всю ночь до меня доносились из коридора шорохи – видимо, Мери Нуньес сторожила свою хозяйку.