Аластор полз вперед, то и дело зарываясь носом в землю. Выискивая что-то и тихо подвывая самому себе. Чуть восточнее завелось поголовье кроликов - стоило бы их изловить. Пурпурные факела ятрышника вызвали яростное желание почесаться и чихнуть. Аластор издал тонкий звук, непохожий ни на что, схватился за нос, чтобы его почесать, и упал грудью вперед. Мягкие лапы спружинили, удерживая немаленький вес, оттолкнулись от земли, подняли тело в воздух - светло-палевый волк приземлился в самую гущу пестрого даже в темноте поля. Ятрышник, который должен был быть пурпурным, мерцал приглушенным зеленым цветом. Трава, среди которой он торчал, как сорняк, была серой. Зрение Аластора подводило, в отличие от слуха и нюха.
Он чувствовал - и слышал, - как накатывается на берег Фланнана равнодушная Атлантика. Прошло не больше часа - пустых, гулких шестидесяти минут, лишенных размышлений о чем-либо, - когда Аластор обнаружил себя охотящимся на гладкие северные волны в бухте Сторноуэй. Он хватал острыми зубами воду, бросался на нее, атаковал - но вода оставалась равнодушной. Иногда на зуб попадалась рыба, и тогда Аластор с легкостью ее перекусывал. Но, не приучившись правильно хватать пищу, лишался немедленно и хвоста, и головы, падавших в воду.
Наигравшись вдоволь, он решил вернуться домой. Но бежал, влекомый не желанием родного очага, не человеческими мыслями, а бездумной жаждой тепла и знакомым запахом. Стойкий след вел его назад.
На пути Аластору встретился дикий олень, метнувшийся ему наперерез, но непонятно, кто испугался больше.
В дом Аластер вошел крадучись, на цыпочках, мокрый и сырой, еще не чувствуя себя человеком и недоумевая, куда делся хвост. Он прокрался в постель, отмахнувшись от чутко спящей и мгновенно проснувшейся Кирстин, закутался в одеяло и еще долго не мог уснуть, глядя в окно на неспешно дрейфующую сквозь облака луну. Все тело ломило, глазные яблоки при каждом повороте головы простреливало болью, власть над разумом потихоньку прибирал к рукам насмерть испуганный Аластор-человек. Он все видел, все помнил, но совершенно совершенно ничего не мог сделать. И этот человек сейчас смотрел на волка-Аластора с ужасом. Губы его дрожали от плохо сдерживаемых эмоций.
- Ты монстр, - бормотал он, осеняя волка крестным знамением. - Ты - монстр.
Если бы волк мог ему ответить, он бы оскалил острые зубы и сказал:
- Ты - это я.
Но волк не мог, поэтому просто тряс крупной головой и метелил тощим хвостом.
Эдинбург, 1910
Жизнь в столице была для Джереми Броуди своеобразным испытанием собственных сил. Сам он говорил, что живет по заветам отца, и оспорить это было довольно сложно: с тех пор, как Аластор погиб, прошло уже почти десять лет. Кирстин перенесла это на удивление спокойно, как и то, что ее единственный сын изъявил страстное желание учиться и жить в Эдинбурге.
Кирстин осталась на острове в гордом одиночестве, в то время как Джереми учился и работал, где придется. Если он и ожидал, что город откроется ему с первых минут, стоит только шагнуть на мост Уэверли из здания викторианского вокзала, то у Эдинбурга были на это свои взгляды. Столица не любила самонадеянных мальчишек без пенса в кармане.
Продавать газеты, грузить уголь или таскать мешки с мукой, рубить мясо ему не понравилось. Заработанные деньги утекали сквозь пальцы, их ни на что не хватало.
Джереми принял решение вернуться под материнское крыло и купил билет до Пулу. Из комнаты он уже выехал, так что ночевать перед отъездом предстояло на улице. Вечер Джереми провел в баре, спуская последние деньги и с интересом присматриваясь к запоздалым посетителям. Люди рассматривали его в ответ, но он не был никому хоть сколько-нибудь интересен, чтобы заговорить. Мимо мелькнула шуршащими потертыми юбками потрепанная жизнью, но все еще довольно симпатичная девица, и Джереми проводил ее тоскливым взглядом.
Все это было не для него. Девицы эти принадлежали тем, у кого денег побольше, а не мелочь на выпивку и билет на поезд домой в кармане.
Джереми еще не знал, что будет делать дома, как скажет матери, что вернулся без денег. Идти по стопам отца с точностью до последнего шага ему не хотелось. Ничего не хотелось, если уж говорить серьезно.
Лишь случайно они разговорились с сидящим рядом парнем болезненного вида. Тот кашлял в перерывах между обильными возлияниями и при этом успевал болтать. Джереми больше слушал и кивал, но за количеством выпитого не следил. Он уже твердо решил, что напьется и уснет где попало, может, даже на самом вокзале, чтобы с утра было ближе до поезда.