— И какова обстановка сейчас?
— Лига наемников понесла огромные потери. Остатки итарранской армии отступили. Скорее всего, они выйдут за пределы леса и там проведут смотр своим силам. Раненых и сломленных духом отправят в Итарру, а наиболее крепких и стойких оставят здесь. У них ведь какой расчет? Отравить воду, лишить нас пищи и уморить голодной смертью.
Налетевший ветер принес с собой едкий запах гари. Воин вытащил кинжал и стал водить пальцем по кромке лезвия, ощупывая зазубрины.
— Но Каол не доставит им такого удовольствия. Он считает, что мы должны уйти из Страккского леса и соединиться с кланами графа Марла в Фаллемере.
Где-то завел свою беспечную песенку пересмешник, раздалось уханье совы. Джирет беспокойно дернулся во сне. Боец срезал ветку и принялся ее обстругивать.
Аритон больше ни о чем не спрашивал. Он обнаружил, что на нем все та же одежда, перепачканная кровью, но его раны заботливо перевязаны: Каол постарался. Аритон увидел это в сполохах магического зрения, то пропадавшего, то возникавшего вновь. Перед глазами мелькали странные вспышки. Аритону не удавалось ни на чем задержать взгляд.
Все это безошибочно показывало ему, насколько он перенапрягся. Тело расплачивалось за злоупотребления магией. Его мысли граничили с бредом. А сколько сил он потратил на противостояние Лизаэру? На вырывание своей воли из тисков проклятия Деш-Тира? Сейчас он понимал только одно: он растратил себя целиком.
Аритон не решался даже загадывать, сколько еще времени должно пройти, прежде чем он сможет спать без кошмаров. У него ломило все кости — еще одно свидетельство полной опустошенности. Но нескончаемый круговорот мыслей был хуже всякой боли и усталости. Чтобы его оборвать, Аритон встал.
Боец тут же перестал строгать палочку. Кинжал замер в его руке.
— Даркарон вас побери, куда это вы вздумали пойти? — с недоумением спросил он.
С трудом обернувшись через плечо, Аритон слабым голосом ответил ему строкой из древней баллады:
— … вызволять погибших души и плоть их хладную цветами убирать.
Кажется, он произнес эти слова на паравианском языке, но у него не было ни сил, ни желания переводить их бойцу.
Природа словно прокляла свет. В ту ночь луны над Страккским лесом не было. Довольствуясь мерцанием звезд или колеблющимся пламенем маленьких факелов, Каол вместе с оставшимися бойцами обходил поля сражения. Они и сейчас были при оружии. Отчаянно стонать мог не только раненый соратник, но и враг, и не каждая рука протягивалась за помощью; порою в ней был зажат кинжал или нож. Бойцы едва держались на ногах от усталости. Иногда их обманывало зрение, и, спустившись в какой-нибудь овраг, они вместо убитых находили лишь бревна. Меж болотных кочек, на склонах холмов и в долинах — везде им приходилось принимать нелегкие решения: звать ли лекаря или нанести «удар милосердия». И каждый такой удар увеличивал число погибших еще на одного.
Каол двигался бесшумно, как любой, кто родился и вырос в лесу. Он шел через кусты, помня о золотом правиле — не оставлять спину без прикрытия. Кое-где ему попадались уцелевшие враги. Лес был для них чуждой стихией. Отстав от своих, испуганные и растерянные, они не знали, куда идти. Каол убивал их, не задумываясь.
Бойцы успели обойти лишь одну долину и искренне жалели, что нельзя вызвать из Ситэра души грешников и возложить на них это тягостное занятие.
Одежда командира была липкой от пота, меч и кинжал затупились, мышцы нестерпимо болели. Но причина угрюмого состояния Каола крылась не в этом. Он привык к тяготам сражений, хотя ему было за пятьдесят, а ведь недавняя битва вконец измотала даже молодых и крепких. Каол склонился над очередным трупом. Юнец даже не успел запачкать новенькую кольчугу. Каол проклинал прихоть судьбы. Почему она не забрала его самого вместо Стейвена? Ему еще придется вести длинный счет погибших боевых друзей, подмятых Колесом Дейлиона. Но он ни за что не станет подсчитывать тех, чью жизнь пришлось оборвать «ударом милосердия».
Впереди на фоне шелковистого неба высились зубцы остроконечных скал, окаймлявших долину. Ту самую, где находились пещеры. Там они не встретят раненых. Там остались только обугленные или сгоревшие трупы среди почерневших древесных стволов.
— Тебе, наверное, хочется повернуть назад, — сказал Каол идущему рядом Халирону.
Менестрель, как и любой из бойцов, был весь в грязи и саже, только вместо оленьей кожи на нем была вышитая рубашка с тонкими шелковыми манжетами, а на плече висела лиранта.
— Я не уйду, — спокойно ответил Халирон, пробираясь между низкорослыми кленами. — И не казни себя за прошлые ошибки.
Каол сердито глотнул воздух.
— Я должен был послушаться. Надо было рассредоточиться и разделить женщин.
— Но это не уберегло бы мужчин от гибели. А разделенные семьи нежизнеспособны, — тихо, но убедительно проговорил менестрель. — Ваши дети погибли бы в Итарре. Аритон мне рассказывал. Видение показало ему их казнь.
Упоминание имени Аритона еще более рассердило Каола.
— Если уж ты увязался за мной, то хотя бы перестань болтать.
Но стойкость менестреля поражала его. Не будучи бойцом, Халирон умел оказываться там, где мог принести пользу. Правда, на месте этой огненной бойни толку от него было мало, но своим мужественным поведением старик заслужил право находиться здесь.
Странная пара двинулась дальше: рослый седовласый воин и худощавый музыкант в сапогах с раструбами и наряде, более уместном в королевском дворце, нежели в лесу.
Они набрели на убитого итарранского копьеносца. Мертвый молодой солдат лежал в довольно странной позе. Кто-то отбросил в сторону его копье, снял с него шлем и перевернул тело на спину. Глаза убитого были закрыты, а сам он лежал во весь рост со скрещенными на груди руками.
— Странно, — заметил Каол, закашлявшись от тяжелого запаха, витающего в воздухе. — Никто из наших не стал бы с ним возиться. Видно, дружок его успел позаботиться, пока самого не шлепнули.
Халирон промолчал и стал вглядываться туда, где темнел вход в пещеру.
— Ты ведь что-то знаешь, — упрекнул его Каол.
— Возможно, — уклончиво ответил менестрель и пошел дальше.
После пятого уложенного подобным образом тела (на сей раз то был клановый боец) Каол уже не пытался скрывать раздражение. Он остановился рядом с убитым.
— Тебе когда-нибудь доводилось слышать балладу о принцессе Фальмирской? — тихо спросил Халирон. — Думаю, мы сейчас наблюдаем нечто подобное.
— Балладу? — Каол выпрямился и поскреб пальцами лицо, как будто намеревался соскрести всю усталость. — Неподходящее время ты выбрал для песен.
Халирон тоже остановился. В его глазах блеснул вызов.
— Скажи, неужели ты привык в каждом, кого встречаешь, видеть прежде всего воина и интересоваться лишь его боевыми качествами?
— Жизнь научила, — вздохнул Каол. — Хотя и не в каждом.
Он проверил крепление меча и ножей и отошел в тень.
— А при чем тут принцесса Фальмирская?
— Она была наследной принцессой. А жители двух городов считали, что жених принцессы должен непременно происходить из их города. Мирным путем уладить дело не удавалось, и тогда между городами началась война.
Халирон осторожно переступил через поваленное бревно и продолжал:
— У этой девушки был дар провидицы. Она стала просить придворных, чтобы ей позволили выйти замуж совсем за другого человека. Тогда она лишилась бы прав престолонаследия, а без этих прав интерес к ней сразу бы пропал. Зато городам стало бы не из-за чего воевать. Но никто ее не слушал, потому что придворные жаждали власти и богатства. И все связывали свои надежды с ее замужеством. Как я уже сказал, началась война, повлекшая такие же потери, что и война между Итаррой и кланами Дешира.
Лицо Каола было почти неразличимо в тени, по нетерпеливому постукиванию ногой по земле чувствовалось, что ему не слишком приятно слушать повествование Халирона.
— Мы не угрожали Итарре и не посылали туда армию.