— Он и в самом деле достоин, чтобы так нянчиться с ним?
Ледяной взгляд Асандира вновь насторожил пророка. Мастерски умея ускользать от прямых ответов, маг ответил вопросом:
— А ты заметил, какой у него меч?
Дакар ногой разгреб кучу мокрых лохмотьев, валявшихся возле Асандира. Среди тряпья блеснула рукоятка меча. Над изящным изгибом поперечины сиял изумруд, вделанный столь искусно, что оставалось лишь догадываться, как мог сделать это человек. Дакар нахмурился; увиденное явилось скорее загадкой, чем объяснением. Откуда у простолюдина паравианский меч? Если он — слуга, то почему господин позволяет ему носить столь древнее и редкое оружие?
— В самом деле, любезный мой пророк, почему? — вслух спросил Асандир.
Дакар выругался, не сдержав раздражения. От недостатка сна его мозги отказывались работать, и все же он попытался построить ход рассуждений. Этеру до появления людей населяли три древние паравианские расы: единороги, кентавры и низкорослые люди, называемые солнечными детьми. Когда Деш-Тир лишил континент солнца, паравианцы исчезли неведомо куда. Каким образом у этого оборванца оказался паравианский меч? Чувствуя, как на пути исполнения его предсказания возникла необъяснимая преграда, грозящая заставить его исполнить легкомысленно данную им клятву насчет пяти лет трезвости, Дакар дал выход своему раздражению.
— Даркарон тебя побери, я устал от твоих хождений вокруг да около. Ты можешь хотя бы раз в сто лет ответить прямо?
Ответом ему была полная тишина. Дакар осторожно поднял голову и увидел Асандира по-прежнему склонившимся над изгоем Дасен Элюра. Отсветы пламени очага делали их обоих похожими на статуи. Всеми возможными способами дав понять, что ему надоело ждать, Дакар вздохнул и вытянул ноющие ноги в сторону очага. «Здравый смысл и забота о себе, — решил он, — сейчас гораздо важнее и полезнее всяческих пророчеств». Когда через некоторое время Асандир решил передохнуть, Дакар уже не приставал к нему с вопросами. Привалившись спиной к стене и устроившись поудобнее, он вовсю храпел.
Едва Безумный Пророк огласил комнату первыми руладами храпа, суровое лицо Асандира потеплело. Он осторожно убрал волосы с лица пришельца, показавшегося ему таким знакомым, и удовлетворенно улыбнулся.
— Наш пророк, видите ли, считает тебя слугой, — тихо произнес он.
Сквозь иронию этих слов отчетливо проступала грусть. Кто же так жестоко обошелся с потомком Фаленитов? Кто оставил на его юном теле отвратительные следы пыток и издевательств? Один их вид являлся оскорблением всех понятий о чести. Должно быть, Дасен Элюр сильно изменился с тех пор, как Содружество Семи запечатало Врата в иные миры, опасаясь нашествия Деш-Тира.
Асандир глядел на обожженное солнцем, обветренное лицо Фаленита и молча просил прощения за прошлое. Потом маг закрыл глаза и предпринял новую попытку прощупать разум принца. Быстрый, точно направленный и искусный, как нож в руках умелого лекаря, его посыл должен был проникнуть в глубинные слои памяти, неподвластные воле Фаленита. Однако вопреки всем ожиданиям Асандира пришелец из Дасен Элюра громко вскрикнул. Его тело содрогнулось под руками мага. Глаза раскрылись, но взгляд их был отсутствующим.
Удивленный Асандир отпрянул.
— Тише, — произнес он на древнем языке.
Слово сработало, точно ловушка, подавив пробуждающееся сознание Фаленита. Маг терпеливо ждал, пока зеленые, похожие на изумруд в рукоятке меча глаза принца подернутся пеленой и закроются.
Асандир задумался. Пришелец из Дасен Элюра где-то обучался магии, и его мозг был защищен от вторжения. Если защита действовала и в бессознательном состоянии, какой же силой он должен обладать? Асандир осторожно распрямил покрытые шрамами руки Фаленита. У мага не оставалось иного выхода, кроме непосредственного вторжения в разум принца. Это было необходимо не только для исцеления последнего от проклятия Мерта. Наравне с потомком Илессидов этот человек являл собой надежду Этеры.
Асандир сосредоточился и вновь стал погружаться в чужой разум. Подобно тому, как вода просачивается в сухой войлок, он добрался до поверхностного слоя. Проникновение было почти незаметным, однако потомок Фаленитов его почувствовал. Внутри его зародилась тревога, и сейчас же Асандир ощутил, как кожа принца покрылась пупырышками.
«Осторожнее», — сказал себе Асандир.
Невидимая нить, соединявшая его с принцем, не была жестко натянутой; едва разум Фаленита пытался ее оборвать, нить исчезала. Асандир не старался овладеть сознанием принца. Он просто ждал, ждал с безграничным терпением. Наконец, повинуясь неведомому вторжению, Фаленит назвал себя. Аритон. Асандир даже встрепенулся. Назвавшие принца таким именем явно знали смысл паравианского слова. На древнем языке оно означало «кузнец», но подразумевало отнюдь не того, кто стучит молотом по раскаленному металлу, а кующего судьбы.
Удивление мага породило ответное сопротивление Аритона. Асандир увернулся от его выпада, превратив свою волю в зеркало. Защита, выстроенная Аритоном, обернулась против него же, но Повелитель Теней нанес следующий удар. Чтобы не заплутать в лабиринте отражений собственной личности, Асандир затаился. Однако его осторожному уму противостояла воля, острая, словно кинжал. Тогда маг решил испробовать сострадание.
— Аритон, — прошептал он, вкладывая в это слово все свои чувства.
Безрезультатно. Оказавшись в тупике, Асандир решил немного повременить. При всей своей магической одаренности Аритон — всего лишь смертный. Логика подтверждала первоначальную догадку Асандира. Страдания могли изменить разум Аритона, а страданий в его жизни было предостаточно. Внезапно приняв решение, Асандир предпринял вторую попытку пробиться в разум человека, по силе почти равного ему самому.
На этот раз сопротивление было сломлено, но совсем неожиданным для Асандира образом. Повелитель Теней двинулся сквозь собственные преграды навстречу магу. Сила Асандира словно толкнула его ответить на призыв о помощи. Через возникшую брешь хлынули образы, тесно переплетенные с присущим Фаленитам обостренным чувством сострадания, а также (что казалось Асандиру совсем невероятным) со свойственной Ахелласам дальновидностью, умением соединять причину со следствием. Впрочем, сам принц вряд ли когда-нибудь задумывался об этом.
Глазами Аритона, затуманенными слезами, маг увидел палубу корабля, заваленную трупами. Он смотрел, как отец окровавленными пальцами пытается извлечь стрелу, вонзившуюся в грудь. Слова, произносимые умирающим, почти терялись в грохоте битвы.
«Сын, ты должен сжечь бригантину. Пусть Даркарон меня покарает — нельзя было забирать тебя из Раувена».
Вспыхнул и затрещал смоляной факел, но он казался мерцанием светляка по сравнению с пламенем внутреннего протеста, бушевавшим в душе Аритона.
«Судьба мне свидетельница, ты был прав, позвав меня!»
Однако в крике Аритона улавливалось сомнение. Откажись он от престолонаследия, ему никогда не пришлось бы делать нелегкий выбор, сознавая, что его магическое вмешательство погубит одни жизни, а невмешательство — другие. Искры падали на окровавленное тело отца и гасли, исчезая навсегда. Совсем как убитые картанцы.
— Сожги бригантину, сынок. Сделай это, пока еще не поздно... дай мне умереть свободным...
— Нет! — закричал Аритон, и его крик зазвенел в созданной им беззвездной ночи. — Эт, яви милосердие. Я и так собственными руками навлек на тебя такую участь.
Но грубые матросские руки, протянувшиеся из-за спины Аритона, выхватили у него факел. Пламя побежало по изгибам бизани и марселя. В считанные секунды паруса превратились в сплошные стены огня, разделенные дымовой завесой. Сверху на залитую водой палубу летели пылающие обломки снастей и с шипением гасли, однако марсель по-прежнему пылал огненным крестом, распространяя едкий дым.
— Прыгай, парень, — сказал матрос — Фал почти сгорел. Хочешь расшибиться о гафель?