Внезапно Рокет подался ближе, и круглое лицо превратилось в маску любопытства.
— Можно мне посмотреть? — прошептал он.
— Конечно, — ответила я, надеясь, что речь не идет о чем-то исключительно для взрослых. Я с Рокетом в больничку играть точно не буду. — Что бы ты хотел увидеть?
— Их. Врата.
— Ладно. — Я оглянулась. Единственные врата, которые пришли на ум, были воротами, ведущими на территорию дурдома. — Ты о тех, что на улице?
— Они на улице?! — потрясенно переспросил Рокет. — Где каждый может их увидеть?
— Ну да. Это же ворота.
— Нет, нет, нет, нет, мисс Шарлотта! Вы должны их спрятать! Никто не должен видеть их просто так. Все очень, очень расстроены.
Похоже, мы все-таки говорили о разных воротах. И тут меня осенило. Божественное стекло! Портал в адское измерение, который спокойненько лежит в кармане моих джинсов.
— Рокет, кто такие «все», и почему они расстроены?
Он тут же прижал обе руки ко рту, как ребенок, который пытается скрыть волнение. В широко распахнутых глазах сиял восторг.
— Они очень расстроены, — едва не хихикая, проговорил гений.
А это странно. Когда сверхъестественный мир расстроен, Рокет тоже расстроен.
— Да-да, понимаю. Я нарушила правила.
— Не правила, — внезапно посерьезнев, покачал он головой, — а правило.
Вот же невидаль! Я постоянно нарушаю чьи-то неземные правила. Пусть поцелуют меня в зад. Хоть все сразу и каждый по отдельности. Я и так делаю все возможное с тем, что есть. Если эти неземные ребята хотели, чтобы я справлялась лучше, надо было сразу осчастливить меня «Справочником по ангелосмертству для девушек». А вместо этого в моем распоряжении только карта Гарри Поттера, которая готова мне хоть что-то показать, только если я торжественно поклянусь, что замышляю только шалость. Врать ей, между прочим, нельзя, поэтому замышлять какие-то шалости приходится постоянно. А это очень изматывает.
— Ну и фиг с ним, — сказала я, не обращая внимания на то, как у ошарашенного Рокета отвисла челюсть. — Если я покажу тебе божественное стекло, то есть врата, ты расскажешь мне, что значат эти имена?
Рокет недоуменно сдвинул брови.
— Вы знаете, что они значат. Это имена тех духов, что ушли.
— Ага. Это ты мне уже говорил. Но что еще они значат? И неужели они как-то связаны с моей дочерью?
У Рокета опять отвисла челюсть.
— Это еще одно правило, которое вы нарушили, мисс Шарлотта. Вас привяжут к койке.
Я и забыла, что секс с Рейесом и последовавшая за этим беременность вызвали капитальный переполох этажом выше. И по этому поводу они тоже могут поцеловать меня в зад. И даже зацеловать с ног до головы.
— Единственный, кто может привязать меня к койке, — это Рейес.
При упоминании имени Рейеса Рокет от меня отвернулся.
— Вы должны держаться от него подальше.
— Мы с ним женаты, милый. Так что вряд ли что-нибудь получится.
— Солнце и луна не могут быть женаты. Это абсурд. Небеса падут. — Рокет повернулся и уставился на меня умоляющим взглядом. — Все рухнет, мисс Шарлотта.
Я коснулась бледной серой щеки.
— Ничего не рухнет, милый. Разве что вот это здание, если ты не прекратишь царапать стены.
Рокет осмотрелся по сторонам.
— Я должен записывать имена, иначе они сожгут мне мозг. Я должен вытаскивать их из головы, когда приходит время.
— То есть ты должен записывать имена, когда кто-то умирает?
Разглядывая свои произведения искусства, Рокет кивнул.
— Но почему именно эти имена? Что они значат?
— Они ждут в приемной, и их имена нужно записать до того, как их вызовут. Иначе доктор никогда их не увидит.
— А откуда ты знаешь, кто есть кто? Ты можешь их прочитать?
Раньше Рокет приводил меня к конкретным именам, а значит, наверняка может их прочесть.
— Мне не нужно их читать, мисс Шарлотта. Они сами говорят мне, кто они, когда я спрашиваю.
До того как прийти сюда, я знала, что вряд ли многого добьюсь, но надеялась узнать хоть чуточку больше. Например, какой-нибудь намек на то, что говорила Слива. Хотя…
— Слива сказала мне, что эти имена ты выбираешь не просто так. Что ты записываешь их для моей дочери. Для Пип… то есть для Элвин. Это правда?
Рокет поморгал, словно я не на шутку его озадачила, потом шагнул к стене и провел толстым пальцем по одному из имен. И все же он мне не ответил, а мне не хотелось на него давить.
— Ладно, Рокет, — сказала я, засунув руку в штаны. Точнее в карман. — Я покажу тебе врата.
— Всё, — внезапно сказал он отчужденным голосом. — Абсолютно всё.
Я оставила в покое кулон, подошла к Рокету и посмотрела на имя, которое он гладил пальцами. Оно было написано на арабском. Говорить на этом языке я могу, а читать — нет. Имя рядом было на испанском, а ниже — на корейском.
— Что значит «всё»? — спросила я.
— Что будет, когда он узнает, что вы натворили?
— Кто? Нет, минуточку. Что я натворила?
— Сын, — уныло ответил Рокет. — Солнце не может жениться на луне.
— Рокет. — Я развернула его к себе, и это было все равно, что разворачивать комбайн. Причем не сидя за рулем, а вручную и стоя рядом с ним на льду. — Когда ты говоришь, что солнце не может жениться на луне, ты имеешь в виду такое солнце, как у нас в небе?
Рокет покачал головой:
— Нет, мисс Шарлотта. Он — сын, брат и отец. Он — тьма и разрушение. Он — всё.
— То есть в твоей метафоре я не солнце, — слегка разочаровалась я, — а луна?
Я-то думала, что солнце как-то соотносится с моим ярким светом. Как, бога ради, я опустилась до луны? И вдруг я вспомнила, что люблю луну, и снова почувствовала себя счастливой.
Рокет положил руки мне на плечи.
— Мисс Шарлотта, не говорите ему о том, что вы сделали.
К сожалению, он никогда не умел рассчитывать силу. Пальцы впились мне в кожу, и, когда Рокет меня встряхнул, у меня клацнули зубы.
— Никогда и ни за что не говорите. Сын — самый опасный из трех.
— Из трех? — переспросила я, все еще клацая зубами, и в ужасе уставилась на Рокета. — Ты имеешь в виду трех богов Узана?
— Он самый опасный, мисс Шарлотта. Он сожжет мир и все, что в мире есть. Превратит горы в пепел, а моря — в соль. Не останется ничего, кроме пыли на ветру.
Блин, обожаю эту песню[5].
Рокет меня отпустил, и я поняла, что сейчас произойдет. Он исчез. Я бросилась вперед, чтобы схватить его, чтобы еще хоть немножко с ним поговорить, но его уже не было, а я безнадежно промахнулась и со всего разбегу впечаталась лицом в стену.
День, считай, только начался, а моему лицу уже хорошенько досталось.
Я потерла щеку и стала вспоминать все, что наговорил Рокет. Ни одно сказанное слово не сулило ничего хорошего нашему миру. Но Рейес никогда так не поступит. В этом мире живет его дочь. Он никогда и не подумает его сжечь или уничтожить.
Разве что… Я уже шла обратно в подвал, чтобы выбраться на улицу, и напевала себе под нос «Пыль на ветру», но на середине лестницы остановилась как вкопанная. Разве что Рейес узнает, что я натворила.
А вдруг он узнает правду? В ужасе я прикрыла ладонью рот, а потом вспомнила, что понятия не имею, о какой правде речь, и почему Рейесу должно быть на эту правду не наплевать. Даже если дело в божественном стекле и в том, что я ношу в кармане целый мир, я ничего такого не сделала. Только засадила в ад приспешника зла. На что тут можно злиться?
Рокет так волновался, но даже не взглянул на кулон. Мне казалось, что я его обманула. Что каким-то образом лишила чего-то удивительного.
Что ж, в следующий раз.
Только когда я уже вылезла через окно, до меня дошло кое-что еще. Рокет говорил о луне. В моем родном, неземном языке есть слово, которое звучит очень похоже на английское «the moon»[6]. Только произносится не совсем так, а скорее как «дха-мун». Звуки чуть тверже. Как если сравнивать имя Люк (вместо обычной луны) и слово «лук» (вместо слова из моего неземного языка). Мог ли Рокет хотя бы отчасти иметь в виду и этот нюанс? Слова похожи, но между их значениями пропасть.