— На ноги, болван. Ждет работа.
— Какая работа?
Зря он это сказал. Гвен впилась в его руку и потащила к двери, а потом ускорила пинком.
— Мы идем на охоту.
— Мне нужен лук.
Казалось, ее рыжие волосы встанут дыбом, она зарычала:
— Я скажу, что тебе нужно, болван. Тебе нужно молчать, иначе я буду бить тебя, пока твои губы не сомкнутся. Понятно?
Она вытолкала его за дверь, он не успел ответить.
— До встречи, юноша. Дыши воздухом и радуйся цветам! — крикнул Бейрд из кабинета.
Каэл не собирался так делать. В горах цветы без яда были полны шипов.
Он шел за Гвен вверх по склону, оглянулся и увидел кое-что тревожное: дым поднимался из середины деревни. Он присмотрелся и увидел, что крыши Зала нет. Черепица была разбросана, балки изогнулись, как ребра, и были черными.
Сердце Каэла сжалось в груди. Он пытался побежать туда, но Гвен сбила его сапогом на землю.
— Это пустяки. Мастера починят до ужина.
— Что слу…?
— Ничего, — каждое слово было предупреждением, вырезанным на камне ее взгляда. — Закрой рот и иди за мной.
Они зашли глубоко в лес, бежали, пока шум Тиннарка не пропал, пока их не окружили звуки дикой жизни. Гвен резко остановилась.
Она села на каменистую землю, скрестив ноги. Каэл сел с опаской напротив. Он знал, что нельзя расслабляться рядом с Гвен. Как только он думал, что в безопасности, она била его по уху.
— Гриффит не давал мне покоя, умоляя научить тебя биться как дикарь. Он убежден, что ты особый. Но мы знаем правду, да? — она ухмыльнулась. — Ты — пропащий случай.
Каэл отпрянул. Он много думал о словах мастеров. О том, как шептуны Средин были полны знаний, и сомнения сковывали их. Дикари почти ничего не знали. На днях один из мастеров спрашивал, как Каэл смог приручить деревянных птичек, которых он носил за спиной. Но… они были способны на невероятное.
Дикари работали неустанно, бились бесстрашно, сбивали огромные деревья. Они словно не умели сомневаться вообще. Быть дикарем означало прыгать, не глядя… Каэл начал понимать, живя тут, что всю жизнь смотрел, но не прыгал.
Он не знал, найдет ли в себе такую силу. Но он хотел попробовать.
— Я не настолько пропащий. Я могу учиться. Я хочу учиться.
Гвен не ответила. Она вытащила треугольник из дерева из кармана и опустила за землю. На нем не было украшений, не было слов. Треугольник стоял на основании между ними, указывал на вершины деревьев.
— Знаешь, почему треугольник — символ Райта? Потому что он представляет равновесие, необходимость думать тремя разными разумами. Но, как ни держи равновесие, одна сторона всегда важнее, — Гвен указала на треугольник. — Какая?
Каэл подумал сперва, что все стороны равны. Они были одной длины, как никак. Но почему тогда Гвен не положила его? Почему вонзила?
— Эта? — он указал на основание.
— Почему же?
— Потому что эта сторона поддерживает другие.
Она фыркнула.
— Типичный ответ мастера-творца, что всегда пытается найти глубокое значение за каждой мелочью. Это твоя проблема, ты не можешь просто сжать кулаки и разбить камень. Тебе нужна причина. Слабость, — проворчала она. — Целитель сказал бы, что все стороны равны, а воин сказал бы, что эта часть, — она коснулась вершины, устремленной в небо, — потому что к ней нужно тянуться.
Каэл даже не подумал о вершине.
— Плохой из меня воин.
— В твоей крови есть война, болван. Разум у тебя от творца, но глаза воина и сердце целителя.
Хотя ему не нравилось это признавать, Гвен была права. Порой Каэлу казалось, что он — целитель, особенно, когда он входил в разум. Пару раз он оказывался глубже воспоминаний. Он пылал гневом Деклана и плакал слезами Килэй.
Да, он мог поверить в целителя.
Но не был уверен в воине.
— Птица рождается с крыльями, но это не значит, что она сразу летает. Тебя нужно выбросить из гнезда, — сказала Гвен с жуткой улыбкой. — В войне важен не разум. Важно, что ты видишь. Ты ничего не делал, не раздумывая?
Делал больше раз, чем мог вспомнить. Он опустил паруса в бурю, бросился через огонь, чтобы вырвать сердце Ведьмы. Онемение сковывало его после убийства Кровоклыка. Он смотрел словно через облако, как стражи герцога Реджинальда падают от его ножей и стрел.
Но то было давно, до правления черного зверя. Его бой с Холтаном был последним поступком без раздумий. Он не знал, как смог так подбросить меч, чтобы он попал прямо… но он еще слышал хлюпанье, с которым меч пронзил грудь Холтана.
Он не был уверен теперь, что то была сила. Наверное, то была удача.
— Я не могу бороться, как раньше, — признался он. — Где-то по пути, не знаю, когда, стало сложнее. Мир не так прост, как кажется. Не уверен, что я могу теперь сражаться, не думая.
Гвен фыркнул.
— Тогда привыкай готовить и резать деревья, потому что ты будешь годен только на это. Райт, не умеющий сражаться, бесполезен, как птица без крыльев.
Она встала и пошла прочь, но что-то заставило Каэла подняться.
— Погоди… я хочу попробовать.
— Не уверена, что ты достоин. Но, если настаиваешь… — она указала за его плечо. — Переломи пополам.
Дерево нависало над тропой за ним, скелет великана, поваленного бурей давным-давно. Оно держалось за соседнее дерево, преграждая путь на высоте плеча.
Каэл прижал к нему ладони, проверяя, но дерево не двигалось. Он бил его, как делал Гриффит. Он ударил три раза. Он ожидал, что чудо произойдет на четвертый удар, но нет. Даже на седьмой дерево не сдвинулось ни на дюйм.
Он начинал злиться.
— Почему я не могу превратить ладони в лезвия и разбить его? Зачем…?
Он пригнулся, чтобы его голову не оторвали. Камень врезался в дерево, вонзился в кору на дюйм. Гвен потянулась за другим.
— Сила творца кончается на кончиках его пальцев. Если он не может трогать, он не может изменить. Война отличается, — она повернула камень, разглядывая его зазубренный край. — Война — способность идти по земле с силой, чтобы враг содрогался, — она отвела руку. — Попробуй еще, иначе, клянусь лохмотьями Судьбы, я побью дыру в твоей голове.
Не было смысла ворчать и топать ногами. Спор с Гвен ничего не изменил бы. Он знал, что внутри него есть сила. Он использовал ее раньше. Но он использовал ее осознанно для пустяков.
Было не так сложно поверить, что он может удержаться среди пиратов или тянуть плуг великана. Такая сила приходила просто. Но как насчет невозможного, что он совершал? Эту силу ему требовалось найти. Если он поймет, как ее призывать усилием воли, то появится шанс, хоть и маленький…
Нет. Сейчас об этом думать не стоило. Это было как в поговорке Роланда: «Нет смысла планировать путь, если ты не вышел за дверь».
И он попробовал снова.
Он ударял по стволу столько раз, что руки онемели. Голова гремела. Пот лился по лбу и жалил глаза. Кора дерева ободрала его пальцы. Появились мозоли, они лопались и заливали его руки.
Он яростно колотил, отходил и бросался на дерево, раскрыв ладони.
«Найди силу, — говорил он себе. — Давай, идиот, отыщи ее!».
Глаза Гвен прожигали его затылок, он приготовился к следующему удару. А потом, перед его броском, она кое-что пробормотала:
— Величайшая сила та, что я даю себе.
Слова ожили, попав в его уши. Они смешались с другими словами, и он слышал их одновременно: «Величайшая сила та, что я даю себе… и в тишине тьмы я вижу лишь то, что нужно сделать».
Еще одна нить появилась. Вот они — каждая линия его истории, каждое невозможное свершение лежало в спутанном клубке перед ним. Каждое было связано со следующим за концы, удерживалось каким-то узлом… мыслью, что он придерживался так, что она удерживала его силу. Но что это было?
Я вижу лишь то, что должен сделать…
Вот оно. Каждое выдающееся достижение, что он совершил, было не из-за желания достичь самой высшей точки. Он не хотел свернуть горы или стать великим. Мгновения, когда он находил свою силу, когда он делал то, что требовалось… ох, клубок распутывался в те моменты.