— Школьный учитель! Школьный учитель!
У него началась сильнейшая лихорадка, от которой он очнулся только через неделю в морском госпитале Галвея, поцеловал образ Христа и умер.
Ужасающий манекен был передан пастору Лемансу, достойному священнослужителю, который объездил весь мир и знает тайны моря и диких земель. Он долго рассматривал лохмотья.
— Что могло бы быть внутри? — спросил Арчи Рейнс. — Ведь что-то внутри было. И это было живое.
— Точно, и какое живое, — подтвердил Джолкс, потирая красную распухшую шею.
Пастор Леманс понюхал тряпки, словно собака, потом с отвращением отбросил их.
— Так я и думал, — сказал он.
Мы тоже обнюхали тряпки.
— Пахнет муравьиной кислотой, — сказал я.
— Фосфор, — добавил Рейнс.
Кормон раздумывал целую минуту, потом его губы задрожали.
— Пахнет осьминогом, — твердо заметил он.
Леманс в упор глянул на него.
— В последний день творения, — произнес он. — Бог вывел из моря Ужасного Зверя. Не будем опережать Судьбу в поисках нечестивого.
— Но… — начал Рейнс.
— Кто тот, кто противостоит моим намерениям речами, лишенными знания?
Услышав святые слова, мы опустили головы и отказались искать смысл.
Жан Рэй
КРУИЗ ТЕНЕЙ
(La croisière des Ombres)
Сборник
Конец улицы
(Le bout de la rue)
Однажды вечером, когда на горизонте полыхала электрическая феерия Манхэттена, я впервые услышал эти слова:
— А потом мне останется только Жарвис и другой конец улицы.
— Другой конец улицы! — с болезненным стоном подхватил второй голос.
Этим двум беднягам запретили спускаться на берег.
Они с невыразимой печалью смотрели на землю обетованную, где не суждено было сбыться их последним надеждам.
Я шел вдоль мостика и вновь услышал таинственные слова: их произнесли собеседники, вышедшие из густой тени межпалубного пространства.
— Жарвис, другой конец улицы… надо.
Мы удалялись от одного из портов Индийского океана, где моряки оставляют свои фунты стерлингов в питейных заведениях и опиумных курильнях.
В Марселе на улицах, расцвеченных именами женщин и садов, когда девчонки в коротких юбчонках берут последний банковский билет, эти слова вырвались из ночи с каким-то неведомым отчаянием.
Один раз я задал вопрос, на который мне ответили обезумевшим взглядом. Больше я этого вопроса не задавал.
Эти слова летают над морями, как птицы, несущие мрачную весть. Они слышны во всех портах и доносятся с каждого юта. Они должны быть ужасными, ибо их произносят боязливым шепотом и с омраченным страхом взглядом. Услышав их, братья по несчастью наглухо закрывают свои сердца, словно иллюминаторы при сильном волнении.
Отплыв из Парамарибо, после долгих дней унылого и отвратительного каботажа вдоль выжженных берегов, отвратительных, как плоть после пыток, мы вошли в маслянистое устье одной из бразильских рек, которые широко раскрывают свои пасти в суше, словно хотят заглотать все море.
Мы ждали, вглядываясь в сушу на горизонте, похожую на черную слоновую кость на фоне обманчиво янтарного неба.
Это было на борту Эндимиона, грузового судна, которое бросает вызов морскому воображению. Полупарусник, полупароход, построенный неведомо в какие безумные времена на верфи, больше похожей на Луна-парк, чем на обычную кораблестроительную верфь.
Вы помните об Эндимионе? Он мог восемь, десять месяцев, год ржаветь в какой-нибудь голландской гавани, а потом уходил, повредив очередной шлюз, и объявлялся в Суринаме, где хоронил своих матросов, умерших от лихорадки или убитых в драке.
На пути клиперов немецкие перевозчики нитратов играючи обходили его. Он радовал вооруженные биноклями глаза пассажиров огромных лайнеров. Зачастую разъяренная Атлантика ломала, словно спички, быстрые суда водоизмещением в 40 000 тонн. Часто случалось, что страховые агенты Ллойда повсюду осведомлялись о судьбе гамбургских клиперов, но Эндимион в один прекрасный день бросал якорь у какого-нибудь разрушенного причала в Голландии, а потому судно с каким-то уважением называли «Вечный Возвращенец».
Во время этого рейса в экипаже состояли три беглых каторжника из Французской Гвианы, гниющих от малярии и носящих с некой подозрительностью тяжелые пояса из самородного золота Марони. В котельной орудовали два лесных человека, два туземца с оловянными глазами, которые кормили топку кардиффским углем, пытаясь создать тягу.