— Вы не злитесь на мою жену из-за этого? Это нормально. Итак, я…
Он уселся рядом со мной, веселый, счастливый, с любопытством разглядывая полячку, которая продолжала записывать ряды цифр, а поскольку, на его взгляд, кельнерша не торопилась, осушил мой стакан.
Это казалось мне безумием.
Генрих хотел отпраздновать возвращение блудного друга, заказал золотистое вино хохмайер, горячие сосиски и жаренного на вертеле гуся.
Почувствовав запах горячего мяса, студентка на несколько минут забыла о тетрадке.
Генрих намекнул о наших любовных приключениях, пошутил по поводу небольших грудок, торчащих под плащом полячки.
Она приняла оскорбительную похвалу с болезненной гримаской, которую Бор не увидел и которая в любых других обстоятельствах заставила бы меня вцепиться ему в глотку. Но я думал лишь об одной чудесной вещи: Хеллен жива, она выбралась из слишком черной воды Мюгельзее. Она ждала меня. Я снова воспользуюсь золотистыми пробуждениями на Мендельсонштрассе, фантазийными завтраками и изумительной гибкостью тела Хеллен.
— До скорого, не так ли? Я предупрежу Хеллен о вашем возвращении, — выкрикнул Генрих на прощанье, с силой колотя меня по плечу.
Стало жарко, невероятно жарко. Волна холода пришла и ушла к дальним виллам предгорья, превращаясь в легкий морской бриз.
Люди возвращались на улицу, где уже властвовали янтарные сумерки, а на террасах кафе разносили пенящееся пиво.
— Мадемуазель, — сказал я студентке, — прошу прощения за многое, случившееся этим вечером. Я — счастливый человек. Меня надо простить даже за это…
Я протянул ей банковский билет.
У нее опять болезненно скривился рот, но в глазах светилась нежность.
Она сунула купюру в свою драгоценную тетрадку, махнула мне на прощанье и исчезла в безлюдном парке, где в каждой капле дождя отражалось заходящее солнце и каждая капля казалась слезой какой-то гигантской и вкусной каплей светлого пива.
Я не услышал ее голоса и слов, которые произносят добрые старые люди и которыми полны добрые старые книги.
Когда служанка Фрида распахнула передо мной дверь столовой, первой, кого я увидел, была Хеллен: она с серьезным видом и обходительностью официантки наполняла тарелку Генриха дымящимися макаронами.
— Это он! Это он! Вернулся, призрак! — воскликнул Генрих.
Хеллен указала мне на место рядом с собой и наполнила мою тарелку золотистым бульоном.
Ничто не изменилось.
Мы не стали говорить о женщинах и увлечениях, а вспомнили об акциях Люфтганзы и прекрасной сделке с искусственной шерстью, которую патронировали англичане и в которой у Генриха были весомые интересы.
Перепелка в тесте, от души сдобренная паприкой, в сопровождении многочисленных бокалов «Купферберггольда», весьма приличного немецкого шампанского, достаточно разогрели мою кровь, чтобы пожелать себе короткой ночи и быстрого пробуждения с селедочкой по-бисмаркски, серебрящейся в лучах восходящего солнца, и с видом на халатик с болгарской вышивкой сквозь приоткрытую дверь.
Проснувшись в темноте, я прислушивался к шорохам пробуждения остальных.
Электрические лампы на улице погасли при первых серых проблесках зари на фасадах зданий. Фрида, громко зевая, возилась с посудой. Из кухни доносился аппетитный запах кофе. Широкая ладонь Генриха звучно шлепала по обнаженным рукам служанки. Потом постепенно воцарилась тишина, в которой я угадывал поспешные и привычные ласки, которые завершились уходом удовлетворенного мужчины.
Хеллен! Я ждал Хеллен…
Далекий плеск воды в ванной и неясный весенний аромат ее духов объявлял о скором появлении.
Я напевал американскую песенку, пропитанную ностальгией о саванне и о необозримых далях.
Хеллен! Дверь бесшумно отворилась, поднос опустился с легким звоном фарфоровых чашек.
— Хеллен, — прошептал я, — скажи мне, скажи, как ты? Поверишь, я перестал жить. Как ты смогла выбраться из черной воды?
Она смотрела в светлое окно. Я различал только ее силуэт на фоне яркого света.
— Небо… — начал я.
Ее плечи содрогнулись от молчаливого хохота.
— Ты смеешься, — сказал я недовольно, — а я умирал с каждой прожитой минутой.
Послышался странный смех. Непонятная боль кольнула сердце.
— Хеллен! — обеспокоенно и раздраженно воскликнул я.
Ее силуэт медленно покачнулся, словно она стояла на вращающемся диске, и тот начал ленивое и внушающее страх вращение, как некая тяжелая механическая машина. У меня немедленно возникло ощущение скорой и неминуемой катастрофы. Вспыхнуло одновременное желание убежать и узнать, какое бывает перед дверью, открытой в неведомую отвратительную тайну.