Она пригнулась, шагнула под колючий свод и принялась осторожно прокладывать себе путь сквозь заросли, все так же подающиеся под ее руками. Один раз она наткнулась на шип, и капля крови сорвалась с кончика ее указательного пальца. Рози затаила дыхание и вспомнила о Пеони. Затем она протянула руки, чтобы раздвинуть очередной слой шиповниковых веток, и увидела, как еще одна мерцающая капля крови падает с пальца на скрученный коричневый изгиб ствола. Она проскользнула под очередной низкой, выгнутой аркой и потянулась к следующей.
Вскоре она добралась до дверей большого зала, там остановилась, привстала на цыпочки и, словно паутину, смахнула занавесившие их ветви. От одного только ее прикосновения они ломались и осыпались, словно и впрямь были всего лишь паутиной. Теперь солнечный свет озарял Рози куда ярче, чем прежде, она обернулась и увидела у себя за спиной двух гончих и высокий сводчатый проход, тянущийся сквозь заросли. Однако, когда она проходила там сама, то раздвигала ветви не шире, чем требовалось, чтобы протиснуться, пригнувшись и прижимая руки к бокам. Фру успел разок тявкнуть, когда, следуя за ней, сделал неосторожный шаг. Она вдохнула поглубже, повернулась обратно к дверям и распахнула их – древние двери, которые открылись впервые за сотню с лишним лет ради двадцать первого дня рождения принцессы, и это потребовало согласных усилий четырех человек для каждой створки. Свет ворвался внутрь, озарив пол всюду, куда ему удалось дотянуться.
Но значительная часть большого зала по-прежнему осталась погружена во мрак из-за узловатых зарослей шиповника, заслоняющих окна. Рози решила начать с них. Она подошла к ближайшему высокому окну, вскарабкалась на подоконник, повозилась с задвижкой и, взявшись за ветви, раздвинула их, словно диковинную штору, только осторожнее, не забывая о шипах. Ее палец все еще ныл там, где она его наколола. Толстые сучья заскрипели и подались, она нажала чуть сильнее, и они с шелестом разошлись, пропуская свет. Рози обратила внимание на то, что он выглядит по-настоящему солнечным, а не серым и мрачным. Небо за окном сделалось голубым, и по нему плыли белые клочья облаков. Глянув снова на ветви шиповника, она обнаружила, что они покрылись листьями и именно поэтому шелестели, хотя еще несколько минут назад были голыми и бурыми.
Рози слезла с подоконника и перешла к следующему, раздвинула внезапно позеленевшие ветки шиповника на том окне, затем на следующем, и еще, и еще… Дойдя до последнего, она заметила среди листьев цветочные бутоны, хотя принцесса родилась ранней весной.
Лишь когда не осталось ни одного окна, затянутого зарослями, она обернулась и посмотрела на зал.
Зрелище, открывшееся ее глазам, показалось еще ужаснее. Рози сразу же нашла Катриону, снова опустилась рядом с ней на колени и погладила ее по голове. Та ровно дышала. Все еще спала.
Глубинное, нутряное знание шевельнулось в Рози, и она поняла, что от этого сна, каким бы колдовским и злонамеренным он ни был, спящие не пострадают, в отличие от тех, кого находили в прошлые годы в павших крепостях, где могла прятаться принцесса. Вудволд способен был позаботиться о маленьких существах, бродящих под его крышами. Он сотни лет наблюдал за другими маленькими существами и постиг, что такое боль, вред и желание причинить зло. Но сон и пробуждение оставались понятны ему не более, чем ходьба и дыхание, вот почему (как решила Рози) наведенный Перницией сон поначалу сбил его с толку, но не сумел удержать.
Вудволд сделал, что мог. Теперь настал ее черед.
Рози встала, отчаянно озираясь. Она дышала тяжело и ничего не могла с этим поделать. Сперва она решила, что потратила больше сил на лазанье по подоконникам, чем ей казалось. Затем предположила, что, должно быть, борется с каким-то застоявшимся в зале запахом сонных чар, и наконец подумала, что, вероятно, виной всему испуг. Но, в очередной раз втягивая воздух и с шумом его выдувая, Рози осознала, что дело вовсе не в одной из этих причин: она просто разозлилась.
Она не могла припомнить, чтобы когда-нибудь испытывала такую ярость. Даже когда свалила с ног человека, избивавшего свою лошадь, вместо того чтобы попытаться высвободить застрявшее колесо телеги. Даже когда обнаружила отметины от кнута, невидимые под гладкой шерстью на шкуре жеребенка, испугавшегося Нарла, потому что тот не носил бороды. Даже когда она только начала осознавать, чтó именно известие Айкора означает для нее самой, для Катрионы, Тетушки и Бардера, для Пеони, Роуленда и Нарла, для Джема, Гилли и Гейбла, для Крантаба и Хрослинги, для всей Двуколки, для целой страны. Она едва не лопалась от гнева, голова тряслась, а руки, висящие вдоль тела, казались горячими и опухшими.