– Кожу белую, как молоко…
Значит, ей всю жизнь придется прожить под королевским зонтиком от солнца. Такая кожа сгорает даже в помещении, за закрытыми ставнями.
– …И безупречную, как шелк от королевских шелкопрядов.
Она будет похожа на куклу. У живых людей не бывает безупречной кожи.
– Губы красные, как вишня.
– Зубы как жемчуг.
Несколько подарков Катриона пропустила, выронив талисман и в отчаянии прижав ладони к ушам.
– Ноги, которые никогда не споткнутся в танце.
– Пальцы, которые никогда не запнутся на флейте.
– Голос нежнее, чем у первых весенних птиц.
– Смех, похожий на серебряный колокольчик.
– Ее золотистые волосы будут ниспадать длинными локонами и свиваться в кольца, широкие и круглые, как браслеты.
Катриона пожалела, что здесь нет тети. Она обнаружила, что мысленно перебирает амулеты, которые та дала ей с собой в дорогу, и думает, не найдется ли среди них что-нибудь пригодное в подарок принцессе. Захочет ли она, когда немного подрастет, спать на деревьях?
«И раз уж об этом зашла речь, – подумала она кисло, услышав о ресницах, длинных, тонких и шелковистых, как шерстинки на кончике хвоста гончей, – они могли подарить ей хотя бы ногти, которые никогда не обломятся до живого мяса, глаза, в которые никогда не попадет соринка, и пищеварение, которое никогда не нарушится. И от плоскостопия они ее тоже не оградили – разве их не волнует, что у их принцессы могут оказаться ноги как у утки?»
– Ее вышивка не сравнится ни с чьей другой.
– Ее цукаты будут изумительны.
Бедная принцесса! Показалось Катрионе или на лице королевы промелькнула тень беспокойства? Не вздрогнула ли она? Или это просто ветер? Катриона вспомнила широко известную историю о том, как королева приглядывала за приготовлением ужина в дворцовых кухнях, когда от короля прибыл гонец с предложением руки и сердца. Возможно, она предвкушала, как научит дочь собственному рецепту цукатов.
Когда прозвучал двадцатый дар – что-то насчет прядения шерстяной нити, такой же тонкой и прочной, как узкие изящные листья маундри, которые очень любят плетельщики корзин, раскат грома прозвучал так низко над головой, что все, кроме, пожалуй, короля, пригнулись. Многие растянулись на земле, кому-то при этом попали ботинком в лицо… Крики боли и возмущения слились со следующим раскатом грома. Внезапно оказалось, что около ограждения осталась одна Катриона. Она обеими руками стиснула талисман человека с саблей.
В проходе перед ней, у самого ограждения, сгустилось черное облако. Его сердцевина извивалась и корчилась, а затем начала постепенно принимать человеческие очертания. Внешняя часть облака сложилась в длинный серый плащ, вверх по его подолу побежали фиолетовые, пурпурные и вишневые полосы, как будто воздух был чаном краски и плащ туда обмакнули. Человеческий силуэт содрогнулся напоследок, и в проходе встала женщина, ростом не ниже короля, с лицом более устрашающим, чем армия, ждущая сигнала к атаке, в черно-сером с фиолетовыми, пурпурными и вишневыми полосами одеянии и с ожерельем из черных камней на шее.
Она медленно повернулась кругом, придерживая края плаща на согнутых руках, – ткань свисала подобно крыльям. Завершив полный оборот и вновь оказавшись лицом к помосту, она уронила руки и рассмеялась:
– Итак, превосходный день для именин принцессы и великолепная толпа зрителей. Что ж! Я тоже хотела посмотреть, но меня не пригласили. Я живу в одиночестве близ леса, ну, может быть, и не в полном одиночестве, но герольд ко мне не явился. И когда избрали двадцать одну фею-крестную, меня среди них не оказалось. Но я хотела посмотреть на именины принцессы – и вот я здесь.
Она помедлила, но все хранили молчание. Даже главные маги замерли как громом пораженные, – возможно, так оно и было. В тот момент, когда из ничего сгустилось черное облако, королева стояла, склонившись над колыбелью, и теперь как будто застыла: она тянулась к дочери, но не могла ее коснуться. В конце стола у прохода, рядом с которым сидела Катриона, один из придворных поднес к губам ломтик хлеба и замер с открытым ртом и несъеденным ломтиком в руке. Катриону сковал непреодолимый ужас: она боялась, что, если шевельнется, высокая женщина непременно ее заметит.
Когда черное облако превратилось в женщину, за обычным ограждением вырос волшебный барьер, сквозь который просвечивали лица людей, испещренные, казалось, красными, пурпурными, лиловыми и серыми пятнами и крапинками. Каждое слово высокой женщины как будто отражалось от струящейся преграды, но оставляло на ней небольшой черный след, и вскоре барьер выглядел испачканным, словно чистая тряпица – сажей.