Левин отошёл от Еркина и оглядел взглядом камеру. Нечёсаные головы продолжали на него пялиться. Жуткое такое ощущение. Боятся и интересно им, но боятся больше, на кого ни взглянет — голова сразу исчезает, под мышку засунутая. Крякнув, Владимир Ильич прошкондыбал до своего места и улёгся на нары, чуть подвинув завозившегося соседа-грелку.
Не удалось полежать. Подкрался Фоня и сунул ему кринку с водой, кусок лепёшки деревянной и луковицу, уже очищенную. Сервис, блин, как в ресторане с тремя звёздами. Не был в таких Левин, не приглашал никто на халяву, но однозначно там именно такие деликатесы и подают. И желудки там у посетителей точно так же бурчат.
Владимир Ильич сунул край довольно приличной лепёшки в воду и чуть поболтал, сам в это время на луковку облизываясь. Дожил. Как там тренер по лёгкой атлетике выражается? Не бей меня, мама, мокрыми трусами. Дожил. Ох, Евпатий Коловратий, что же с ним случилось-то, как он тут оказался? Ну вот сейчас потрапезничает и ляжет, подумает. Хм, а интересно — Левин вынул лепёшку и попробовал. Похрустывает, но жуётся. Челюсть только болит. Крепко по ней, видимо, вчера перепало. Так странно, вчера он разговора местных не понимал, ему казалось, что каркают охранники, а теперь вот и их понимает, и они его. Понятно, что непонятно ни хрена.
— Есё воды нада? — приблизилась рожица Фони.
— Не сыпь мне сахар в пиво. Спасибо, Фоня. Держи. Наелся.
Владимир Ильич с мысленным сожалением и вымученной улыбкой передал половину лепёшки и надкусанную луковку рыжему. От луковицы всё прямо огнём во рту вспыхнуло. Видимо, и по голове пинали, и он там прикусил чего.
— Ес сам, тебе велёвку плоклинать, — отстранился товарищ.
— Наелся. Спасибо. Воды вот принеси, — Левин вернул Фоне кринку почти пустую, запивал пожар во рту.
— Ладно. Не хосесь сейсяс, потом поес. Я сбелегу. Тебе силы нузно. Сбелегу. Сейсяс воды плинесу.
Вода была в огромном, ещё больше туалетного, деревянном ведре, стоявшем у окна зарешёченного. Владимир Ильич, глядя в мутное стекло на серое небо, допил воду и всё же лёг на спину, опять подвинув сопящего соседа — пока завтракал, тот успел разметаться.
Думалось плохо. Сопение прямо рядом с ухом отвлекало конкретно. Может, ну его это лежание, на том свете отлежится. Недолго осталось.
— Фоня! — подозвал Ильич рыжего.
— Пеледумал, есть будес?
Улыбка у товарища прямо так и вызывает желание улыбнуться в ответ. Шутка.
— Нет. Скажи, а кто это и зачем меня душил вчера?
— Петел. Он злой. Нессясный есё. У него зену колдун умолил с лебятёнком малым.
— Колдун уморил у него жену с ребёнком? Зачем? — не поверил Левин.
— Колдуны злые. Петел у него денег блал и не отдал, тот его и плоклял. Зену плоклял, сказал, если не отдаст денег, то зена умлёт. Умелла. И лебёнок умелла. Доська. Три луны было.
Фоня сделал жест, похожий на то, как приветствуют друг друга мусульмане. Ко лбу, потом к сердцу и животу руку приложив правую. Это «перекрестился» так?
— А я тут причём?
Хотя ответ потянет и так — всё зло от колдунов.
— Ты — колдун. Влаг ему, — развёл руками рыжий.
— Спасибо. Посплю. Сил буду набираться к завтрему.
— Холосо. Плоснёсся — поес. Сил плибавится, — товарищ снова «перекрестился» и отошёл к окну.
Владимир Ильич лёг на спину, закрыл глаза и попытался понять, что же с ним произошло. Кто виноват? И что делать? Или он не русский?! Едрит твою, ангедрит твою, перикись марганца твою.
Глава 3
Марьяна Ильинична
Событие шестое
Если ты хорошо себя чувствуешь, не волнуйся. Это скоро пройдет.
Марьяна Ильинична Левина очнулась от удивления. Удивительно не болело правое запястье, ещё более удивительно не болел правый локоть, да и колено не простреливало от малейшего движения. Неспроста!
Комната была… незнакомая. Ладно, и не комната вовсе. Камера. Сырые замшелые стены из грубо обработанного камня, деревянные нары, ржавыми цепями прикрепленные к стене, толстая деревянная дверь с окошком, забранным кованой чёрной решёткой. Не санаторий и не курорт. Может, она и не проснулась вовсе? Странное это место, не с чего Марьяне Ильиничне в нём оказываться. Она вообще в парке гуляла… с мужем. Ох, а где же Володя?