– Так или иначе, кому-то из вас придется меня проводить, – задумчиво сказала Эльвира Михайловна. – Кто возложит на себя эту тягостную обязанность?
При этих словах выражение у нее было самое комическое.
Мы расхохотались и все разом шагнули вперед.
– Ну нет, не люблю гулять толпой, – усмехнулась Эльвира Михайловна. – Скажите, Никита Львович, вас не очень затруднит со мной пройтись?
Я просто обомлел и от нежданно свалившегося на меня счастья – она избрала меня! – и слова не мог молвить.
– Кажется, Северный колеблется, – насмешливо сказал Карнович. – Дозвольте мне, Эльвира Михайловна!
А! Так ему тоже дозволено называть ее запросто?!
Ревность ожгла меня, точно кнутом, и заставила сдвинуться наконец с места.
– Нет! Я не колеблюсь! – выкрикнул я, рванувшись вперед. – Просто ошеломлен оказанной честью. Позвольте предложить вам руку, ваше величество… то есть ваше превосходительство!
Эльвира Михайловна покраснела и улыбнулась при моей обмолвке, а Карновича отчетливо перекосило.
– Я бы хотела поговорить с вами о следующей постановке, – сказала Эльвира Михайловна. – Есть такая пьеса господина Шпажинского «Чародейка». Она чуть не во всех театрах идет, я читала и наслышана. Что бы нам ее не поставить? Чем мы хуже? А впрочем, пойдемте, – она взяла меня под руку. – Прощайте, господа.
Мы пошли. Один раз я оглянулся. Елизавета Петровна с Васильевым тоже удалились, однако Карнович все еще стоял на крыльце театра и смотрел нам вслед.
Больше я не оглядывался, но еще долго – мы шли очень медленно! – чувствовал его взгляд спиной.
– Кажется, – тихо сказала Эльвира Михайловна, – я сослужила вам дурную службу. Карнович весьма злопамятен.
– Да что мне Карнович! – хвастливо усмехнулся я, а потом вдруг, словно голову потеряв, спросил нескромно: – А что, у него есть основания быть злопамятным?
– Не более того, что он себе возомнил, – твердо сказала Эльвира Михайловна, и я почувствовал себя счастливым. – Карнович – человек с фантазиями… как, впрочем, и все творческие люди.
Я воспринял это как предостережение, и эйфорический восторг мой несколько спал. Я постарался переменить опасную тему:
– Вы необыкновенно добры к этой бедной девушке. Отчего она кинулась к вам? Разве здесь нет врачей, кроме вашего личного доктора?
– Отчего же, есть. Есть повивальные бабки, знахарки, фельдшер, есть доктор в больнице. В прошлом, прежде чем получить в наследство от дяди гостиницу и сделаться ее хозяином, был фельдшером, к тому же очень умелым, и известный вам Яаскеляйнен. Насколько я знаю, он и сейчас иногда втихаря практикует. Беда в том, что все они – финны. А потому ни за что не хотят лечить ребенка бедняжки Синикки.
– Как-то странно. Она ведь тоже финка.
– В том-то и беда, – вздохнула Эльвира Михайловна. – Она финка, и она грешна… у нее ребенок от родного брата.
Наши дни
Зоя – так звали Алёнину подругу, у которой был день рождения, – позвонила с утра пораньше. Она знала гениальную рассеянность нашей героини и сочла необходимым напомнить: вечеринка состоится именно сегодня, не завтра или послезавтра, а сегодня! Прибыть следует к восьми часам вечера в ресторанчик «Зергут», который находится на улице Ванеева, чуточку не доезжая до Кардиоцентра.
– Ага, конечно, я помню, – кивнула Алёна, но вдруг спохватилась: – Как «Зергут»? Вроде же был «Визард»?
– Алёна, ты опять все перепутала, – сокрушенно вздохнула Зоя. – Какой «Визард»? Мы с самого начала собирались в «Зергут»! Это очень приличный пивной клуб.
«Пивной клуб?!» – чуть не возопила наша героиня, которая ненавидела пиво, но вовремя прикусила язык: дареному коню… и все такое.
– Я помню, что ты терпеть не можешь пиво, – хихикнула догадливая Зоя. – Но вино там тоже хорошее. А мясо – только что поджаренное прямо на твоих глазах…
Алёна усмехнулась невыносимым приколам русского языка, но углубляться в любимую лингвистику не стала, просто дала слово, что ничего не перепутает и ровно в восемь будет в «Зергуте», простилась с Зоей – и очень кстати вспомнила, что на день рождения надо приходить с подарком.
Глупо, конечно, но Алёна многие дела оставляла напоследок. Повелось это с тех времен, как она, еще в студенчестве, готовилась к экзамену в последнюю ночь. Да так и осталось пожизненно: романы свои она тоже дописывала в последние часы и даже минуты, зная, что там, в Москве, в любимом издательстве «Глобус», ее уже поминает злым, громким словом редактор, у которого срывается план из-за несобранной, ленивой, необязательной писательницы Дмитриевой…