— Со своим припасом можно приехать было. Да в двух шубах.
Малюта тронул поводья, повёл коня ближе к сараю. Царевич хотел обогнать опричника, но Малюта удержал Ивана Ивановича.
— Погоди, царевич, кто знает, какой гость от всех в монастыре прячется. Так и выстрелить может, от расстройства душевного...
Опричникам удалось, наконец, сбить замок с двери.
— Затих, кажется, — сказал один из них, поддевая лезвием бердыша примерзшее дерево.
Дверь с треском подалась.
И отлетела прямо на опричников, вырванная с петель страшным ударом изнутри.
Малюта рванул поводья дико заржавшего коня, стараясь собой прикрыть царевича от неведомой опасности.
Из сарая выскочил человек. Невысокий, в неброских чёрных одеждах, бедном овчинном тулупе. Странно смуглый посреди зимы. Не опасный, как думалось профессионалам-опричникам.
Но и профессионалы ошибаются.
Первый из них умер сразу, так и не успев подняться со снега после удара дверью. Незнакомец ударом ноги переломил ему хребет. Отмахнувшись от рванувшихся к нему бердышей, как от назойливых комаров, убийца спиной вперёд запрыгнул на крышу сарая. Увидел отливающими зеленью глазами, как в него метятся из пищали, оторвал от крыши доску, бросил в целящегося. Старая подгнившая доска, описав в воздухе несколько кругов, ударила опричника в шею. Во все стороны брызнули щепки — доска не выдержала удара. А под копыта коня Малюты откатилась оторванная человеческая голова.
— Что смотрите? Хватай его!
Приказ Малюты опоздал. Чёрный человек следующим прыжком переместился на зубец монастырской стены и скрылся по ту сторону.
Стена была в три человеческих роста.
— И никто ничего не знал, не так ли?
Теперь Малюта стал похож на того страшного человека, о котором с замиранием судачили по всей Руси. Не дядька царёв, но — палач. Монахи упали в снег на колени.
— Не вели казнить, ничего не ведали! Архиепископа то дело!
— И с Пименом посчитаемся, всему своё время. А вас всех к царю поведём, разобраться нужно...
Один из коленопреклонённых монахов взвился в воздух, прервав Малюту. Чудовищной силы прыжок должен был завершиться у царевича, но на сей раз опричники не оплошали. Два бердыша прямо в полёте рассекли тело инока, и выхваченная из ножен сабля Малюты осталась без работы.
Пахнуло гнилостным, и тело монаха на глазах стало преображаться, расползаясь тёмным пятном по снегу. Под разодранным тряпьём рясы остались только кости и дурно пахнущие куски чего-то, отдалённо напоминавшего полуразложившееся мясо.
— Из новых он, — не говорил уже, выл игумен. — Из Новгорода присланный на покаяние!
— Пименом присланный? — уточнил Малюта.
— Пименом.
— Вовремя батюшка твой, царевич, заразу сюда лечить пришёл. Видишь сам, что в святом месте творится!
— Кости похоронить бы, — предложил побледневший царевич.
Малюта был доволен наследником. Испуган тот был, это да. Но страха своего не показал, лица не потерял. Испуг же... Малюта чувствовал, как у него самого подрагивали руки. Не каждый день с подобным сталкиваешься, и слава Богу за это.
— Нельзя, царевич. И кости к государю повезём, не наше тут дело — царское!
К Городищу ехали медленно. По дороге — монахи на санях, кучками, как грачи на погосте. Вокруг — сторожевыми псами близ овечьего стада — опричники. У многих на сёдлах висели маленькие серебряные изображения собачьих голов. Новый символ опричнины, закрепившийся после Твери: мы, мол, верные государю, как псы, готовые вцепиться в горло любому царскому врагу.
Сам же государь и царь всея Руси Иван Васильевич сегодня гулял на пиру, устроенном верхушкой Новгорода. Хозяева на пиру были не в пример печальнее своих гостей. Ещё бы! Царь не принял благословения архиепископа, бросив в лицо собравшимся на встречу государя, что город повинен в измене и ереси. Но обедню в Святой Софии отстоял, и «отведать хлебов» у Пимена поехал, не отказался.
На такой пир должны идти охотно, однако прибыли лишь те, кому необходимо было, по должности либо положению. Не было привычного на пиру шума. Вслушивались, что и каким тоном скажет царь, опасаясь вездесущего «гойда!». Опричники на него натасканы, как сторожевые псы на команду «куси!».
Но Иван Васильевич был добр, улыбался как ни в чём не бывало. Будто и не он недавно обвинял в изменах.
Видно было, что не все опричные командиры явились на пир. Пимен слышал уже, как изымалась казна из монастырей, и понимал, что царь решил пройти по церковным припасам частым бреднем.