Хорошее слово подобрал опричник. Вызревает. Как тесто заквашенное.
Некто задумал вывести двойника государя, и неведомым образом (без бесовского вмешательства, вестимо, не обошлось) это ему едва не удалось. А не приди сюда опричники? В дом, да и в город? Уж не для скоморошьих потех двойника растили.
Но подменить государя могли только ближние из ближних. Кто предал? Кто зло умыслил?
Ох, как пожалели опричники, что не сберегли жизнь боярыне! Поговорить бы с холопкой бесовской! Суставы плечевые на дыбе потянуть, угольки под пятки белые подгрести...
Слетали ободья с бочек, разливалась слизь, сгустки приподнимались очертаниями человеческими, страшными. Дым всё сильнее заполнял мнимую девичью, опричники кашляли, тёрли слезящиеся глаза.
Руби головы, пока время есть! А нет времени — просто руби всё, что на полу шевелится, ведь не люди это, а нежить бесовская!
На скинутых тулупах, как в носилках, выносили головы во двор, ссыпали капустными кочанами в пустую бочку, выкаченную из подклети.
С крыши пламя, ранее робевшее, быстро перекинулись на стены верхнего этажа, лизнуло наличники окошек девичьей. С шумом рванулся оттуда воздух, затем и языки пламени принялись дразнить небо. А опричники, не оставившие там, в девичьей, как они думали, ничего живого, ясно услышали тоскливый вой. Кто-то, сгорая заживо в боярском доме, не мог выбраться из пламени пожара.
Опричники перекрестились неуверенно. Не за помин души — откуда душа у продавших её нечистому. Прося у Бога благословения.
Дымы поднимались в разных концах Новгорода Великого. Потом уже, сойдясь вечером вместе, перебивая друг друга, опричники станут рассказывать невероятное. Как пономарь одной из церквей, загнанный на колокольню, бросился вниз, расправляя выросшие за спиной острые крылья, прорезавшие стихарь; и был расстрелян из пистолей и пищалей. Как через стены и пол светлицы купеческого дома поползли змеи, и никак не справиться было с ядовитыми гадами, кроме как сжечь проклятый дом, а сам купец стал страшным, зелёным и чешуйчатым, и не брали его свинцовые пули, но взял бердыш. Как хватали опричных коней за копыта руки мертвецов, проросшие на церковном погосте... Многое рассказывали, но ещё о большем умолчали, потому что не могло быть такого, привиделось, наверное.
Ценя свои жизни, легко переступали через чужие. Сколько сгинуло еретиков — счёт не вели; своих погибших клали на сани или перекидывали через сёдла осиротевших коней, везли с грустью и почётом. Бывало, захватывали бесовских прислужников живыми. Тогда им вязали руки, затыкали рты, чтобы не позвали на помощь иных еретиков или кого хуже, и гнали к царю на суд. В сани не сажали; нечего своим мёртвым такое соседство терпеть.
Царь Иван Васильевич не верил своим глазам. Да, ехал он на Новгород бороться с ересью, да, готов был дознавать и судить и на костёр готов был отправить наиболее стойких в ереси. Но не готов он был увидеть такое торжество нечисти и проявления её силы. Опричники несли в русском городе потери большие, чем при штурме городов польских или ливонских. А собственная голова, прикатившаяся ему под ноги, окончательно привела царя в замешательство.
Пророчества говорили, что Страшный Суд близок. Не ошиблись ли они? Может, он уже наступил, просто мы его не заметили?
За любым судом должно следовать достойное воздаяние. Преступление и наказание — тут связь прямая, Иван Васильевич это ясно понимал. Безнаказанно убивший топором старушку ради нескольких монет поднимет вскоре руку не на человека уже, но на государство и государя.
Еретики, мечтавшие о своём, страшном для православного, рае, его и получат. Здесь уже получат, на земле. Такой, как на образах богомазы изображают, со всеми ужасами его.
Там, на иконах, черти жгут в аду души грешников на неугасимых кострах, топят в студёных водах адских рек. И муки будут вечными. Потому что душа — творение Божье, и бесам не под силу уничтожить сотворённое Богом.
У новгородских еретиков была возможность избежать этого ужаса. Вместо мук адовых, вечных, им предстояло претерпеть то же, но у Волхова, на земле. И, очистив в страданиях душу, отправиться на суд Божий, добрый и понимающий.
Перепуганный Новгород приходил в себя. Где разбирали сгоревшие постройки, не забывая поживиться тем, что уцелело у еретиков на пожаре. Где стучали и звенели инструменты ремесленников. А где и лавки купеческие уже открылись: жить-то надо.
Но в тот день новгородцы работы бросили, хотя опричники и ездили по улицам, просили: не ходите к Волхову, дело там государево. Страшное там дело!