Даниил всхрипнул, дёрнулся на дыбе.
— Что с тобой? — изумился Грязной.
Демон гладил сердце. Не надо боли, надо — покой.
Сердце Даниила стукнуло ещё пару раз, остановилось.
Мнимый стрелец повис на ремнях дыбы, и опытный глаз Григория Грязного определил тотчас — умер Даниил.
Ох, как некстати!
Не подозревать же всё Английское подворье — там каждый одет, как Даниил описывал.
А ведь придётся подозревать!
— Слаб оказался, поганец, — расстроился государев дьяк Щелкалов.
Изо рта Даниила вытекла струйка крови, капли запятнали песок пола.
Песок сменят. Не посмотрев на пятна. А зря.
Причудливой прихотью Риммона кровь нарисовала на песке улыбающуюся рожицу, очень похожую на царя Ивана Васильевича.
Всадники в красных терликах с вышитыми двуглавыми орлами на груди. Бояре и дьяки в украшенных драгоценными камнями кафтанах, в обшитых мехами шапках, несмотря на жаркий день. Государь в золотом терлике, красных княжеских сапогах, при сабле, кинжалах и булаве. Опричники, скинувшие монашеские рясы и блистающие пышностью одеяний.
За город, к селу Коломенскому, тянется это пышное шествие.
Царь Иван Васильевич пожелал соколиную охоту. Поговаривали, хочет государь забыться после страшных измен и не менее страшных казней.
Боярин Умной-Колычев и государев дьяк Андрей Щелкалов не выделялись в раззолоченной кавалькаде. Бывает, что блестящая, вызывающе богатая одежда позволяет остаться незамеченными. Этого и хотели наши герои — работа у них такая.
Сокольники с кречетами на рукавах растянулись редким рядом у границы широкого поля, ограниченного вдали обрывистым высоким берегом Москвы-реки.
Ждали только знака, поданного царём, но Иван Васильевич медлил. Государь подозвал к себе ближайшего рынду-охранника, сказал тому что-то.
Рында с поклоном отвернул коня, поскакал к приглашённым на охоту, высматривая нужного человека. Заметив Умного, поклонился ещё раз, указал движением руки — мол, государь видеть желает.
Раньше подобное приглашение вызвало бы завистливые пересуды среди придворных. Но по нынешним временам зыбко всё было, неясно — уцелеет ли человек, призванный пред очи царя.
Умной встретился взглядом с Щелкаловым: заверши, мол, если что, начатое вместе. Пришпорил коня и поскакал следом за рындой.
— Гойда! — воскликнул Иван Васильевич, приподнимаясь на стременах.
Сокольники рассыпались по полю, завертелись, вглядываясь в небо. Кто-то уже снял колпачок с головы своего кречета, готовя царственную птицу в полёт за жертвой, за добычей. Азартные гости устремились за сокольниками, стараясь не упустить ничего из разворачивающегося перед ними красивейшего зрелища.
— Уж прости, боярин, не дам на охоту полюбоваться, — сказал Иван Васильевич, прищурив глаза.
То ли солнце слепило, то ли хотел внимательно, до морщинки, рассмотреть лицо Умного-Колычева.
— На всё твоя воля, государь.
— Если бы так...
Царь тронул поводья коня, неспешно отъезжая от охотников. Боярин немного, с уважением, отстал от государя. Следом, как Умной успел заметить, направились несколько рынд. Расстояние выдерживали правильное, скромное. Речи царские услышать не смогут, но истыкать стрелами государева собеседника, случись что, потяни, к примеру, Умной саблю из ножен, — легко.
— Думаешь, зачем позвал?
Царь не любил затягивать время, сразу переходил к делу.
— Затем, что мне тоже подумать надо. Вслух. И поделиться кое-чем... С человеком, что умеет молчать. Хорошо ты молчишь, князь! Надёжно.
Иван Васильевич остановил коня у обрыва речного берега. На другой стороне — неровные прямоугольники вызревающих полей, тёмные деревянные деревеньки, проблески солнца на осиновых плашках церковных куполов. Здесь же, по левую руку — каменная красно-белая шатровая громада храма Вознесения. За спиной же — молчаливый отряд рынд, тихих и настороженных, как добрые сторожевые псы.
Государь спешился, следом покинул седло и Умной. Иван Васильевич, заложив ладони на затылок, с удовольствием потянулся, подставил солнцу лицо, так, что бородка протянулась параллельно земле.
— Слова дурного от тебя не слышал, боярин. Не от страха молчал и не ради милостей моих — то ведомо. Служишь верно, ценю. Все бы так...
Царь явно повторялся. Видно, что засела мысль в голове, да и завертелась там в поисках выхода.
— Все бы приняли, что власть царская — от Бога. Хочешь власть не бояться — благое твори; а если злое творишь — бойся, не просто так царь меч носит! Он — Божий слуга, отмститель зло творящему!