— Или для младенца.
Голос царя едва не сорвался от волнения.
Значит, всё-таки младенец. Значит, правы были те, кто докладывал о смерти сына Соломонии, Юрия, от моровой болезни во младенчестве.
— Поднимайте плиту!
Пришлось повозиться, но в четыре руки Малюта и Умной смогли сдвинуть могильный камень в сторону, открыв полусгнившую колоду.
Дерево маленького гроба крошилось в руках Умного, гнилой запах ударил в ноздри.
— А это ещё что?
Умной брезгливо понюхал руки, выпачканные чем-то белым.
— Никак селитра?
— Свят, свят нас!
Малюта перекрестился.
— Отошёл бы ты, государь, не ровен час, зараза тут.
Смолой и селитрой обмазывали места погребения погибших от моровых болезней, от чумы в первую очередь.
Умной потянул сильнее, и крышка гробовой колоды отошла кверху.
Точно. Дитя похоронено. В шёлковой рубашечке, свивальнике жемчужном. При матери, пережившей своего сына.
Со святыми упокой!
Боярин Умной-Колычев перекрестился, прося у покойника прощения за осквернение места его последнего успокоения.
— Странный покойничек какой-то!
Кому знать больше о мёртвых, как не могильщикам и палачам?
Малюта недрогнувшей рукой потянул погребальную пелену, скрывавшую лицо младенца.
— Вот так шутка!
Не череп, облепленный полусгнившей плотью, увидели незваные посетители крипты, не кости, потемневшие в сыром помещении... Но грубую кору заплесневелого белёсого полена, уложенного в гроб и обряженного в детские одежды.
— Ай да Соломония!
Ухмылка царя выглядела особенно жуткой в окружении слабо освещённых факелами надгробий.
— Наговорила, стало быть, всем о моровом несчастье. Сама же — осину в гроб, а мальца своего — к надёжным людям. И никто в гроб-то не заглянул, смерти неминуемой себе не желая. Хитра была, только вот собственную скорую смерть перехитрить не смогла!
— Жив, стало быть, сын Соломонии, — догадался, наконец, Малюта.
— И нам, Григорий Лукьянович, сыскать его надобно!
Умной-Колычев вернул на место крышку погребальной колоды.
Назад была задвинута и надгробная плита, снова, хотя и небрежно, укрытая земляным покрывалом.
Растревожили покой мёртвых — так приберите за собой, не оставляйте явных следов пребывания.
— Так, значит, он жив, — про себя проговорил государь, садясь в седло.
Скрипнули ворота, впустив в монастырь рассветную прохладу. Скоро заутреня, инокини подниматься начнут. То-то переполох случится, если в монастыре мужчины замечены будут!
Три всадника чёрными тенями скользнули прочь от ворот. «Как три ворона от гроба с покойником», — подумала некстати привратница.
Ещё она думала о том, кто же этот молчаливый высокий господин, так странно выпячивающий вперёд седоватую бородку. Где-то она его видела... Среди подручных Малюты, вертевшихся иногда в Суздале, очевидно...
«Он жив!» — звучало в голове царя, окружённого верными опричниками, охраняющими путь своего государя обратно, в Александрову слободу.
— Он жив? Как интересно!
Икона стояла на полке неправильно, святые князья Борис и Глеб рисковали потерять отороченные мехом шапки, так как были перевёрнуты головами вниз.
Демон Риммон, любитель осквернённых икон, вглядывался в островок с домами и церквями, что один из князей держал в сложенных корабликом ладонях. На образе первых русских святых богомаз изобразил ещё и образ Руси, а это и было нужно демону.
Нарисованная Русь перед его глазами становилась больше и объёмней. Риммон мог видеть не только отдельные дома, но и людей, и мух на крупах коней, и крупицы песка в дорожной пыли. Видел он и опричный отряд, тайно покинувший Александрову слободу. И осквернение безымянной могилы.
Но, легко отыскав на образе Руси место её государя, демон Риммон не мог нащупать сгинувшего князя Юрия. То ли умер он уже, канув в безвестности. То ли не всесилен был посланец зла, не мог свершить того, что не по силам людям.
Через Семьчинское село, по Смоленской дороге, к Самсонову лугу, что у Новодевичьего монастыря, ехали две дюжины всадников.
Что поделаешь, охота — на охоту! Либо, по отцовскому образцу, словом перемолвиться, да чтобы надёжно всё было; пусть и при свидетелях, видевших разговор, но не услышавших ни слова. Шестнадцать лет царевичу Ивану, возраст, когда задают не всегда приятные вопросы.
Странная охота намечалась, без ловчих птиц и гончих псов. Рынды вооружились, как на серьёзного хищника собрались — при саблях и бердышах, луках в саадаках, пищалях да пистолях в седельных сумках...