Пора! Пора, как и вчера, и позавчера, к месту возможной встречи с человеком Уолсингема, на пьяцетту. Если сказать по-русски — на площадочку, что ли? Андрей так и не смог пока привыкнуть к странностям венецианской речи. Улицы они называют каналами, даже если это на самом деле улицы и по ним надо ходить, но не плыть. Площади замощены и заставлены лотками торговцев — но горожане твердят, что это поле, а то, и того страннее, огород...
Вот она, пьяцетта у Сан-Марко. А там, по левую руку — пьяцца, площадь. Хотя Андрею всё это казалось единым открытым пространством. Вот, справа, Дворец дожей, напомнивший Молчану астраханскую мечеть своим причудливым мусульманским декором. Вот и минарет из красного камня, четырёхугольный, с остроконечным завершением; на самом деле — колокольня, говорят. Вот собор Святого Марка, повернувшийся к московиту боковым фасадом.
Где на большой плите из порфира вездесущие голуби выклёвывали что-то для них лакомое из плававших в лужах крови голов казнённых.
Андрей невольно поморщился. Иван Васильевич был государем грозным, кто бы спорил, но глумиться над мёртвыми себе не позволял, считая, что унижает не себя даже, но государство. Казнил страшно, но — по закону...
— Не нравится? — услышал Молчан шелестящий шёпот сзади.
Повернувшись на каблуках, московит скрестил взгляд с невысоким сухоньким стариком, закутанным, несмотря на вечернюю духоту, в плотный коричневый плащ.
— Наша республика маленькая, но враги у неё — большие и могущественные, — продолжил старик. — У себя в Испании вы можете ограничиться публичной казнью, у нас же наказывают и посмертным позором.
«Старик читает мои мысли, а это плохо. Очень плохо, — думал Андрей. — Впредь надо лучше держать себя в руках».
Но всезнайкой старик быть не может. Одежда испанского покроя, столь любимого сэром Уолсингемом и его людьми, ввела, очевидно, венецианца в заблуждение.
— Я не испанец, — вежливо поклонился Молчан незнакомцу. — Но, признаюсь, вы правильно истолковали моё отношение к происходящему. Возможность достойной смерти может быть последним утешением для арестованного. И последней возможностью получить от него предсмертную исповедь, кстати. Загоните человека в угол — и даже слабый и трусливый станет образцом доблести.
— Взгляните на те две колонны, юноша! Бывает, что утром венецианцы видят между ними труп преступника, вкопанного головой вниз, так что вверх торчат только ноги, привязанные к колоннам. Закапывают же ещё живого человека, затыкая только его рот, чтобы казнимый не перебудил своими воплями окрестности. Вот так поступает у нас в Венеции Совет Десяти с теми, кто не захотел раскрыть рот во время беседы. Помните это, юноша! Как знать, каким боком повернётся к вам богиня Фортуна...
Андрей не слышал, как к нему подобрались. Только руки молодого человека были мгновенно заломлены за спину — и не больно вроде бы, но не шевельнуться, не вырваться. Вот верёвка стянула запястья туго и обжигающе, вот второй верёвкой обвязали щиколотки.
Старик в коричневом плаще безмолвно и равнодушно наблюдал за происходящим. Как удачно он заговорил Молчану зубы, отвлёк внимание своим мнимым проколом с определением национальности. Не простой старик, и не простой разговор затеял, понял, хоть и с опозданием, Андрей. Со смыслом разговор.
Не дож, но Совет Десяти на самом деле правил Венецией. Он казался всеведущим и всемогущим, тайно наблюдая за своими подданными и приезжими, тайно допрашивая казавшихся опасными или подозрительными, тайно убивая навлёкших гнев. И открыто выставляя на обозрение тела своих жертв.
Странная троица англичан приехала в город, обручённый с морем. Учёный-доктор, настолько поглощённый богатствами Библиотеки Марциана, что не замечал откровенной неверности собственной жены. Да молодой дворянин в дополнение, целыми днями рыскающий по городу, словно в поисках чего-то. Или кого-то.
Вот пусть и расскажет, что ищет. Или — кого.
Если не хочет, конечно, чтобы завтра на его ноги, торчащие из земли, глазели пришедшие на пьяцца Сан-Марко.
Пока же на связанного Андрея надели длинный мешок, скрывший всё тело. Сильные руки (уж не те ли самые, что вязали?) приподняли Молчана и куда-то понесли.
Привычный замечать странности, Андрей задумался о том, куда пропали звуки. Ткань мешка не могла быть настолько плотной, чтобы их поглотить.
Либо его несли по безлюдному пространству — это у центрального-то собора перед вечерней молитвой! Либо — и это вероятней — прихожане сейчас молча расступались перед зловещей процессией из служителей Совета Десяти и их очередной жертвой. В храме уместно помнить о страхе перед Богом; перед храмом напоминали, что бояться стоит не только Его десницы...